— А что это ты разошелся? Чего ворчишь? — спокойно сказала она, прерывая его монолог.
— Что я, черт возьми, ворчу? Да ты же взрослая женщина. Ты-то уж должна понимать, что делать, а что не… Что такое? — резко спросил он, взглянув на нее и заметив, что она подсмеивается над ним. — Знаешь что, это совсем не смешно.
Дори давно уже никто не ругал. Большинство людей предпочитали не спорить с врачами. Медсестер специально обучали вести себя мягко и тактично. Мать обычно выпрашивала и умоляла Дори поступить так, как ей было нужно. Фил-лип всегда старался убедить ее. Поэтому ей и нравилось, что Гил. не считает ее таким уж профессионалом, слишком образованной или авторитетной настолько, чтобы думать, что для нее ошибки недопустимы. У него даже хватало смелости разложить ей все ее промахи по полочкам.
— А я и не смеюсь. Просто улыбаюсь.
— Над чем же тут улыбаться?
— Над тобой. Ты, когда злишься, становишься таким смешным и забавным! Просто прелесть, — поддразнила она, зная, что еще больше разозлит его.
— Эй, Дори, а ну-ка прекращай играть со мной в такие игры. — Он отошел и встал перед самым носом трактора. — Я с самого начала был против того, чтобы ты выходила на иоле. Тебе здесь все легко и забавно? Так перечитай эти веселенькие статистические данные по несчастным случаям на фермах. Здесь люди страдают в основном из-за собственной глупости и легкомыслия.
— Так, значит, теперь ты называешь меня глупой?
— Да, — усмешка на ее лице расширилась. — Ух, чтоб тебя. А ну слезай оттуда! Я сам закончу это поле.
— Ну уж нет, — усмешка мгновенно слетела с губ Дори. Она уперлась руками в стенки кабины. — Это поле закончу я. Ты только вытащи меня отсюда.
— Сказано тебе — слезай!
— Сказано — не слезу.
Он мог бы вытащить ее оттуда за шиворот. Это заняло бы не больше нескольких секунд. Стоял жаркий денек… Он не спал в собственной постели уже много недель, и ему совсем не нравилось, когда она говорила «нет». Законы на этой ферме устанавливал он, и как он скажет, так и…
Дори смотрела на него сверху вниз, сидя в кабине трактора. Лицо ее покраснело от солнца, ветра и собственного характера. Она выглядела совсем поправившейся. Здоровой. Ожившей. Прекрасной. Он с трудом вспоминал в ней ту женщину, которую много недель тому назад повстречал на крыльце дома Авербэков. Неужели она и впрямь выглядела столь бледной и беспомощной? Неужели она могла быть испуганной и застенчивой? Или он все это придумал?
— Но тебе все равно придется слезть, чтобы я повернул эту чертову сеялку и ты смогла продолжать, — сказал он. Гнев его медленно улетучивался. Когда он смотрел на Дори, в сердце его не оставалось места для гнева. Оно вмиг заполнялось смехом, который они делили между собой, радостью и страстью, таинственным шепотом в темноте, одинаковыми мыслями при случайном взгляде или прикосновении, наслаждением… Может, это и не любовь, но уж точно внимание и забота.
— Я хочу это сделать. Хочу помочь. Ты только скажи, что надо делать, и я сделаю.
— Мне легче было бы сделать это самому, — ответил он, стараясь набраться терпения.
— Но я хочу научиться.
— Дори! Черт побери, — он тяжело вздохнул, признавая свое поражение. — Ну почему так уж важно сделать это самой? Ты же врач, не фермер.
Неизвестно, что будет с ее профессией врача. Она была абсолютно уверена, что никогда не станет хорошим фермером. Но тем не менее у нее были и другие причины.
— Когда я тебя спрашиваю, что ты сегодня делал, ты начинаешь рассказывать. И я хочу точно знать, о чем идет речь. Хочу знать, почему под конец дня ты устаешь и почему иногда стоишь на моем крыльце такой довольный и удовлетворенно оглядываешь поля.
— Ну разве нельзя просто рассказать тебе все это? — спросил он. В груди поднималось какое-то странное чувство. Давным-давно ни одна женщина, да вообще ни один человек не проявлял интереса к его жизни.
— Рассказать и выслушать — это не то же самое, что попробовать сделать самой.
И Дори пробовала делать все больше и больше каждый день.
— Ой, как вкусно у тебя пахнет! — воскликнул Бакстер, влетая в заднюю дверь и принося с собой запах степного ветерка. Большую часть дня обе двери стояли настежь, чтобы в дом проникал солнечный свет и свежий ветер.
— Это новый рецепт. Ты любишь печенье из патоки? — Она была очень рада малышу.
— Не знаю, — он разволновался. — А оно не такое, как то, что ты делала на прошлой неделе, орехово-морковное?
— Оно ведь тебе не понравилось, правда?
Он пожал плечами.
— Да нет, было ничего.
— Оно тебе не понравилось. А если тебе что-то не нравится, можешь мне смело об этом говорить.
— Папа говорит, что ты и так о нас очень заботишься. И поэтому я не должен тебя расстраивать.
— Если мы с тобой говорим честно, ты меня не расстроишь. Ну подумай сам, ведь я пеку все это для тебя. Зачем же мне делать то, что тебе не нравится? Правильно?
— Да.
— Ну, вот и хорошо. Поэтому обязательно скажи, если это печенье из патоки тебе не придется по вкусу.
— А почему ты больше не делаешь то печенье, что клала мне в коробочку? Оно было очень вкусным.
— Смысл всей жизни — в ее разнообразии, — ответила она малышу, но, поняв, что для него такой ответ не подойдет, добавила: — Разве оно тебе не надоело? Всегда одно и то же. В коробке всего три вида! — Он посмотрел на нее так, как будто хотел сказать: какому нормальному человеку может надоесть шоколадное печенье? — Ну, если честно, то мне самой порядком надоело печь одно и то же снова и снова. И показалось забавным изобретать что-то новое из остатков продуктов.
Это было не только забавно, но и занимало время, а это тоже имело не последнее значение. Сначала Дори просто было достаточно почувствовать себя живой. Заметить огромные поля пшеницы, стада коров, элеваторы, весь пейзаж Канзаса. Можно было просто слушать по радио музыку, наслаждаться пением птиц по утрам, шелестом пшеницы на полях. Пробовать разные блюда и решать, нравится ей или нет. С нетерпением ждать нечастых поездок в город, встречаться с людьми, наблюдать за их жизнью, слушать их голоса.
Ей вполне хватало ощущения, что она может заботиться об одном мужчине, двоих мальчишках и забавном старике. А все они спокойно наблюдают, как она медленно возвращается к жизни. Все понимают и всей мудростью сердца стараются ей помочь.
Но очень скоро все это перестало казаться достаточным. Она привыкла выпивать утренний кофе на крыльце, чтобы вместе с Хаулеттами встречать каждый новый день. Но они вскоре уезжали, выполнив свои дела, а она оставалась одна, и чем-то надо было занять целый день, пока они не приедут обратно в шесть вечера.
