— Конечно, нет. Это верно. Но ведь даже если бы она захотела взять тебя с собой, когда будет уезжать, ты не уедешь, потому что у тебя тоже есть своя жизнь, здесь, вместе со мной, Флетчем и Мэтью.
— Ей снова будет одиноко, если она вернется в Чикаго без нас, — тихонько сказал малыш.
— Наверно, будет. Какое-то время. Но у нее там есть своя семья, свои друзья, и вот пройдет время, и мы превратимся… мы превратимся в просто доброе воспоминание, приберегаемое на дождливый день…
— Разве ты не скучаешь? — спросил Гил, глядя на Дори; она стояла на крыльце, завернувшись в одеяло и уставясь в темноту.
— По чему? — спросила она, поворачиваясь, чтобы увидеть его.
— По Чикаго. Суета большого города. Жизнь врача. Да просто настоящая твоя жизнь.
— Так что же, по-твоему, сейчас я не живу?
— Перестань, ты же знаешь, что я имею в виду. Жизнь, которая полна смысла, которая имеет значение для тебя. Или ты собираешься превратить эту ферму в фабрику по производству печенья?
— Да я разорюсь, делая свое знаменитое орехово-морковное печенье.
— Уж это точно. — Он даже не притворялся, что оно ему понравилось. Гил вышел на крыльцо, подошел к ней, обнял за талию и прижался губами к шее. — Но я бы купил тонны того, с ароматом можжевельника, что ты делала как-то на днях.
Она вздохнула.
— Вот его-то как раз я покупала, а не делала.
Он засмеялся и прижался к ней покрепче. Пока он стоял рядом и обнимал ее, ей на самом деле было все равно, понравилось ему печенье или нет. Они стояли вместе, совсем рядом, чуть покачиваясь и думая, как прекрасно было бы, если никогда не нужно было двигаться. Если бы ничего больше не менялось.
— Что ты собираешься делать дальше? — наконец спросил он, вспоминая вечерний разговор с сынишкой и выражение лица Дори, когда она вошла в комнату. — Ведь нельзя спрятаться навсегда.
— Нельзя. Я и не прячусь. По крайней мере, последнее время. — Она помолчала. — Все стало другим. И я меняюсь. Иногда, знаешь, мне кажется, что прошлое остается где-то позади. Я жду следующего дня. Жду новых встреч. Хочу снова взяться за работу. Хочу быть рядом с людьми, которые здесь, вокруг меня. Я уже даже думала: а может, мне поискать настоящую работу?
— Работу? Врачом?
— Ну почему обязательно врачом? — она почти рассердилась. — Кто сказал, что если закончила медицинский факультет, то обязательно должна всю жизнь работать врачом? Я же знаю много другого. В конце концов, я просто разумная женщина. Можно заниматься массой других, дел.
— Например?
— Например, я могла бы преподавать. Биологию в высшей школе. Или другие естественнонаучные предметы в общественном колледже, может быть, даже в простой школе… или… я знаю, что здесь есть специальная программа для медсестер. Можно попробовать ее. Это могло бы облегчить мне возвращение в медицину. Может, когда-то я и вернусь.
— А не слишком ли ты много знаешь, чтобы преподавать сестринское дело в общественном колледже?
— Нет. Я так не думаю. Преподаватель ест: преподаватель, — решительно ответила она, выпрямляя спину и плотнее прижимаясь к нему. — Ты не поверишь, если я расскажу, сколько раз сестры спасали меня, выручали в самых сложных ситуациях. Во время учебы и потом. Я ведь почти не спала целых два года. И частенько переставала что-либо соображать. А они приходили мне на помощь.
— Сколько сил ушло на то, чтобы стать врачом, а теперь ты хочешь все это бросить? Сдаться и опустить руки? — мягко спросил он. — Скажи, а почему ты хотела стать врачом? У тебя в семье кто-то умер?
— Да нет, никто не умирал. Просто… — Она тихонько рассмеялась. — Ты подумаешь, что я окончательно сошла с ума.
— Да это я и так знаю.
Она снова рассмеялась.
— Мне всегда нравились машины. Разные механизмы, понимаешь? Я любила разбираться, как они работают. Мама однажды купила мне стеклянную музыкальную шкатулку. Она просто показалась ей симпатичной. А я влюбилась в нее. В ней можно было разглядывать, как крутятся колесики и шестеренки, как вращается маленький цилиндр с дырочками и звучит музыка. И с тех пор мне стало казаться, что сами люди и весь живой мир вокруг — все это похоже на огромную музыкальную шкатулку. Поверни одну детальку — случится вот это, или, наоборот, то, что происходит, случается именно потому, что ты сделал это и это. Потом я повзрослела, меня стали интересовать мировые проблемы. Я хотела что-то изменить. Но терпения у меня не хватало, чтобы ждать дальних результатов. Поэтому я не стала работать в области экологии или заниматься медицинскими исследованиями. А в больнице как раз можно изменять что-то и видеть результаты таких перемен.
— Ну, а теперь, тебе ведь все равно?
— Нет, не все равно. Но мне кажется, что можно что-то изменять и видеть результаты, занимаясь и другими делами тоже.
— Но уже не быть врачом.
— Нет. Гил, я правда хочу оставить все это в прошлом. Хочу начать все заново. Все сначала.
— И делать это ты собираешься здесь. — Фраза прозвучала как утверждение, а не как вопрос.
Она отвернулась в его объятиях и сомкнула руки у него за спиной.
— А тебя это беспокоит? — спросила она. — О нас уже и так болтают все кому не лень. Если я останусь, начнется пушечный обстрел. И весь Канзас взлетит на воздух.
Он рассмеялся.
— Вот уж на это надо посмотреть! — Он продолжал улыбаться, но во взгляде его появилась серьезность. — Дори, ты взрослая женщина и вольна уехать или остаться — как решишь. Выбор делать тебе.
— Если я останусь, пойдут разговоры.
— Да пусть идут. Им ведь тоже надо как-то развлекаться, — он усмехнулся и поднял брови. — А уж мы-то позаботимся, чтобы им было о чем разговаривать.
— А если я вернусь в Чикаго?
Веселье исчезло на его лице, он стал серьезнее. Внимательно смотрел на нее, будто стараясь запомнить мельчайшие детали ее облика. Затем взял ее лицо в руки и сказал:
— Если ты решишь вернуться в Чикаго, я буду по тебе скучать. Мне будет недоставать тебя.
Она отвела от него взгляд, чтобы не показать своего разочарования. До этой минуты она не отдавала себе отчета в том, что всей душой надеется услышать просьбу не уезжать. Она лишь мечтала, что он переступит эту черту и станет настаивать, чтобы она осталась, потому что он любит ее и не сможет без нее жить.
— Мы оба с самого начала знали, что это не может продолжаться вечно. Было бы прекрасно, если бы это было возможно, но… тебе выбирать, Дори. У тебя в Чикаго своя жизнь. Я понимаю. И постараюсь согласиться с любым твоим решением.
— Считай, что я уже решила, — я остаюсь, — упорствовала она, злясь, что он все так прекрасно понимает и предоставляет принятие решения ей. Что, разве он умер бы, встав на колени и попросив ее остаться с ним? Конечно, нет. Ничего бы с ним не случилось.
