Он взял прядь ее волос и пропустил через пальцы.
— Так, значит, ты не слишком устала от меня, Сара?
— О нет.
— Ах, Сара, — пробормотал он, — ты покоряешь меня своей невинностью.
— Невинность может покорять? — парировала она, дерзко улыбаясь.
— Разумеется. — Голос его был тихим и полным самоосуждения.
— Габриель, ты снова раскаиваешься в том, что произошло между нами?
— Нет.
Она задрала подбородок, чтобы лучше видеть его и уперлась руками в бока.
— Ты лжешь. Я не жалею ни о чем и не понимаю, почему ты должен жалеть.
— Ты слишком… Она сердито топнула:
— Не хочешь ли ты сказать, что я слишком молода?
— Нет. — Он склонил голову набок, в глазах его светилось изумление. — Не слишком ли ты разошлась?
— Не слишком. Я устала оттого, что меня постоянно третируют, как маленького ребенка. Посмотри на меня, Габриель. Я женщина и у меня женские потребности и желания.
— Разумеется, это так, — растерянно пробормотал он, — но иногда я забываю о том, что ты уже выросла.
— Возможно, вот это кое о чем напомнит тебе, — сказала она, обнимая его руками за шею и целуя.
«В ее поцелуе нет ничего детского, — подумал он, — совсем ничего». Он почувствовал как закипает в его теле желание. Словно тысяча солнц вспыхнула в нем.
Она нежно простонала, прижимаясь к нему, и Габриель не смог отринуть ее.
Он снял с себя плащ, а с нее — манто и бросил то и другое на стул. Затем, взяв Сару за руку, он повел ее в спальню. С изысканной нежностью он раздел ее, нагревая остывшую спальню жаром своих глаз. Она смутно улавливала, что начался дождь. В небе вспыхивали молнии и слышались раскаты грома. Раздевая Сару, Габриель постоянно наталкивался на ее взгляд. Уложив ее в постель, он вытянулся рядом. Она была похожа на ангела, только что спустившегося на землю. Таких бездонных голубых глаз, как у Сары-Джейн, Габриель не встречал больше трех столетий. Волосы солнечным ореолом окружали ее лицо.
Он приложил палец к губам, когда она попыталась что-то сказать, а затем так нежно, словно она была сделана из тонкого фарфора и могла вот-вот разбиться, он начал ласкать ее. Но она была живой, изнемогавшей от желания, стонущей и извивающейся под ним. Он целовал ее веки, изгиб щеки, брови. Она чувствовала его зубы на своей шее и слышала его дыхание, сухое и шумное, как ветер пустыни, и низкое урчание в его горле.
Она прогибалась под ним, прижимая его к себе, вбирая в себя и желая, чтобы он навсегда остался в ней, с ней, чтобы тень разлук перестала нависать над ними.
— Навеки, — прошептал он, и она удивилась, как он мог прочитать ее мысли.
Он стал частью ее, их дыхание смешалось, сердца бились в одном ритме, и она знала, что даже если он будет любить ее вечно, ей все равно будет этого недостаточно.
Сара испытала чувство разочарования и потери, когда, проснувшись, не обнаружила Габриеля рядом.
Она зарылась лицом в подушку и глубоко вздохнула, стараясь уловить его запах, гадая, почему он не остался на ночь. Это было бы так прекрасно — пробудиться в его объятиях, снова любить его ранним погожим утром.
Возможно, сегодня вечером она попросит его остаться. И, возможно, он согласится.
Улыбаясь, она встала с постели. «Вечером, — думала она, — я снова увижу его».
— Тебе еще не наскучил балет? — спросила Сара.
Они сидели в их любимом ресторанчике, за столиком, который Сара уже привыкла считать своим. Как обычно, она попросила легкий ужин для себя, и как обычно, он ограничился бокалом сухого красного вира.
Габриель приподнял бровь:
— А ты устала танцевать?
— Ну конечно нет! Габриель улыбнулся:
— Я никогда не устану смотреть, как ты танцуешь. Ведь ты делаешь это с такой страстью!
Слова его вызвали румянец удовольствия на ее щеках. Она танцевала с такой страстью, потому что адресовала ее Габриелю. Он сделал ее женщиной, открыл для нее новый мир. Теперь музыка имела для нее больше смысла и глубины, движения ее стали виртуозными, передавая малейшие нюансы, была ли она Авророй или Жизелью.
Доев последний кусочек, Сара отодвинула тарелку и вытерла рот платочком, одновременно прячась за ним и собираясь с духом для разговора.
— Габриель?
— Да, дорогая?
— Почему бы тебе не переехать ко мне?
— Нет.
— Почему нет? Мы столько времени проводим вместе, было бы гораздо удобней жить рядом.
— Я уже предупреждал тебя, дорогая, у меня свой образ жизни, и я не собираюсь его менять.
— Но…
— Нет, Сара, или все должно быть как мы договорились, или придется положить этому конец.
— Но это несправедливо! — Она уставилась на него и тут же нахмурилась, пораженная ужасной мыслью. — Ты, случайно, не женат?
— Нет.
— Тогда почему? Пожалуйста, Габриель, это было бы так прекрасно — просыпаться в твоих объятиях.
— Никаких вопросов, Сара-Джейн, помнишь?
— Никаких вопросов, никаких вопросов! — Она бросила свой платочек на стол. — Я становлюсь больной от этих слов!
Габриель тяжело вздохнул, зная, что был не прав. Но он не мог ничего объяснить ей. Если бы он попытался сделать это, то потерял бы Сару навсегда, а он не мог отпустить ее. Он не был еще готов к этому. «Только не теперь», — говорил он себе.
Он опустошил бокал до последней капли и встал.
— Идем?
Кивнув, Сара встала и быстро пошла к дверям, не сомневаясь, что он следует за ней, хотя и не слышала его шагов. Он, как и всегда, почти скользил по воздуху.
На улице Габриель предложил ей руку, но вместо того чтобы пойти на юг, к ее квартире, взял направление на север, к небольшому парку. Он чувствовал гнев Сары по ее напряженной руке, но не осуждал ее за это. Однако не спешил объясниться с ней: что бы он сказал в свое оправдание?
Прости, дорогая, но я вампир. За триста пятьдесят лет своего существования я никому не признался, где провожу своп дневной отдых. Тебе не захочется видеть меня таким — неподвижным, закованным в сон, похожий на смерть. Ты не захочешь видеть, как я поднимаюсь, раздираемый голодом, когда в моих глазах отражается смерть и ни один из смертных не может чувствовать себя в безопасности рядом со мной…
Они свернули на узкую тропинку. Немногие посещали это место после заката, но у Габриеля не было страха перед тьмой, присущего смертным.
Парк был прекрасен в лунном свете. Легкий ветерок колыхал листву на деревьях, напевавших ночные песни. Колеблющиеся тени то возникали, то исчезали в неверном свете луны.
Когда они подошли к заброшенному пруду в конце парка, он ощутил чье-то присутствие.
— Ваш кошелек, месье, — попросил незнакомец. Лунный свет играл на лезвии его ножа.
