– Странно… – задумчиво склонив голову, протянула она. – Откуда мне знакомо ваше лицо?
– Из газет! – У рыжей враз прорезался голос. Мишель ничего не оставалось, как только развернуться и выйти. Выкладывать коврижки из коробки она не стала. Очень медленно, чтобы никто из возможных зрителей не заподозрил ее в бегстве, Мишель прошла через школьный двор и села в машину. Не позволив себе хотя бы скосить глаза на окна школы, она повернула ключ зажигания.
– Тебе пришлось несладко, – громко произнесла она. – И все-таки ты выстояла. Молодец!
На то, чтобы поверить собственным словам, сил у нее уже не осталось.
– Ой, какой это был ужас, Фрэнк! – бросившись наконец в объятия мужа, простонала Мишель. – Теперь понятно, почему детям так плохо. Даже мне, взрослому человеку, и то было… – Она запнулась. Какими словами выразить обуревавшие ее чувства? Ей было больно, обидно, даже стыдно, как ни противно в этом признаваться.
Фрэнк крепко прижал к себе жену.
– Я сам туда поеду! У меня есть что сказать этим стервам!
Господи, только этого ей и не хватало. Передовица в местной газете будет обеспечена под заголовком вроде «Наркобарон набросился с кулаками на директора средней школы и мам – участниц школьной благотворительной ярмарки!». Эх, надо было оставить хоть полдюжины коврижек для своих. Было бы чем его угостить – глядишь, и успокоился бы.
При всех своих достоинствах Фрэнк обладал недостатком, способным принести немало проблем. Слишком честный и прямой, чтобы идти на компромиссы, он зачастую лез напролом и резал правду-матку там, где лучше было бы слегка слукавить. А в последние два дня Фрэнк только и делал, что орал – на Брузмана, на его секретаршу, на своих помощников. Мишель все порывалась заметить, что крики только мешают делу, но всякий раз прикусывала язык. Не станет он никого слушать. Уж слишком взвинчен: несправедливость случившегося доводит его до белого каления. Когда же закончится эта черная полоса в жизни? И главное – чем? Фрэнк на пределе… Страшно представить, что с ним произойдет, если полиция будет настаивать на его так называемой преступной деятельности. Мишель невольно содрогнулась.
– Иди ко мне, малышка. – Фрэнк, уже не помышляющий, к счастью, о набеге на школу, вновь притянул жену к себе и усадил на колени. – Прости меня. Это я во всем виноват.
– Ты ни в чем не виноват. Но я не пронимаю, почему, Фрэнк? Почему они с нами так поступили?
– Долго объяснять, Мишель.
– А ты попробуй. Я ведь тебе не чужая.
– Им нужен козел отпущения, а я попался под руку. Только напрасно надеются, ничего у них со мной не выйдет! У окружного прокурора вроде бы есть какая-то информация, но если бы они могли выдвинуть обвинение, то уже сделали бы это.
– Значит, обвинение тебе не грозит?
– Нет. У них ничего на меня нет. Ничего!
– И суда не будет?
– Какой суд, Мишель! Скоро все закончится. А список ты спрячь как следует, он нам еще пригодится. Когда вылезем из этого дерьма, они не только за все заплатят – я заставлю каждого, от губернатора до последнего копа, целовать тебе ноги!
Мишель заглянула в теплые, карие, такие любимые глаза мужа.
– В туфлях или без? – Откуда только взялись силы шутить? Впрочем, рядом с мужем она всегда чувствовала себя защищенной.
Фрэнк даже не улыбнулся.
– Разумеется, в туфлях! Слишком много чести. Твои босые ноги позволено целовать только мне. – Он взял ее руку, прижал ладонь к своей щеке, потом поднес к губам и поцеловал каждый пальчик по очереди. – Храбрая моя малышка.
До сих пор крохотное, едва уловимое сомнение, точно надоедливый комар, все-таки зудело на задворках сознания Мишель. А вдруг Фрэнк… нет, не виновен – он не может совершить преступления! – но вдруг он в чем-то замешан или кого-то покрывает? Но сейчас, нежась в объятиях мужа, утопая в карих глубинах его родных глаза, Мишель забыла обо всех сомнениях. В нее вселилась надежда на то, что Фрэнк все уладит и жизнь вернется в свое счастливое русло.
– Ты как? – спросил он, уходя на работу. – В порядке?
– Да. – Мишель почти не покривила душой.
Полдня она занималась уборкой с перерывами на дополнение списка, о котором постоянно напоминал Фрэнк. С вещами проще – все, что разбито, можно склеить или заменить. Жизнь, к сожалению, не склеишь и тем более не заменишь. Пора, пожалуй, брать себя в руки и продолжать ту, что есть. Мишель решила на следующий день выйти на работу, и на душе у нее стало еще спокойнее.
Вернувшихся из школы детей она встретила искренней улыбкой… но сразу заметила посеревшее лицо и застывший взгляд дочери.
– Что?! – Мишель бросилась к Дженне. – Что случилось?
Дочь молча протянула ей большой пакет, который прятала за спиной.
– Что… это? – Мишель уже знала ответ.
– Коврижки, – безжизненным голосом ответила девочка. – Просили передать, что их никто не покупал.
Джада выскользнула из «Вольво», нырнула в телефонную будку и в очередной раз позвонила в банк – убедиться, что дела без нее идут нормально, и дать кое-какие указания Анне. Затем сбегала в туалет в ближайшем кафетерии; там же купила еще одну чашку кофе «на вынос», хотя содержание кофеина в ее крови и так уже превысило все мыслимые нормы. Желудок требовал пищи, но он же и бунтовал, стоило ей взглянуть на мерзкие заветренные сандвичи и прошлогодние булочки, выложенные на витрине. Забрав пустой кофе, Джада вернулась к машине.
Три часа, проведенные ею перед жилищем миссис Джексон, никаких результатов не дали. Уже семь утра – и ни намека на движение, ни лучика света в окнах на третьем этаже ветхого здания на три семьи, который миссис Джексон звала своим домом.
И все же, все же… Клинтон должен был куда-то привезти ее детей! В гостинице он поселиться не мог: во-первых, платить нечем, а во-вторых, не посмел бы. Даже Клинтону хватит мозгов сообразить, какая это была бы для них душевная травма. Да и примет ли хоть один мало-мальски приличный отель человека, объявившегося среди ночи с тремя малышами? Вряд ли. Джада очень хотелось на это надеяться.
Она включила двигатель, чтобы согреться. Слава богу, «Вольво» предназначались для Скандинавских стран, иначе смерть от переохлаждения была бы обеспечена. Впрочем, колотило ее не столько от холода, сколько от страха и ярости.
В голову лезли всякие ужасы. Память подсовывала вычитанные из газет трагедии: психопат украл детей и поджег их… безумец украл детей и застрелил… «Прекрати немедленно! – говорила она себе. – Клинтон – психопат? Безумец? Что угодно, только не это. Он взбешен, жаждет мести, злобен, самонадеян… но вполне в своем уме. Вместо того чтобы забивать мозги безумием нереальным, лучше сосредоточься на том безумии, в которое реально превратилась сегодня ночью твоя жизнь».
