class="p1">— Ксюх, ты не обя… — начал Алексей, но я высвободилась и махнула рукой, пресекая. — Вы говорили — выбор за мной. Я выбираю его вариант, раз он, как понимаю, единственная возможность нам сохранить мир. Считайте меня кем хотите, но я нуждаюсь в вас и для защиты, и для… — Давай, Оксана, решилась — говори. Открывай им свое нутро порочное. — Для секса.
— Если ты думаешь, что выбрав одного из нас, лишилась бы защиты, то сильно ошибаешься. — пробурчал Лекс. — И если этой ночью все было для…
— Этой ночью все было потому, что вот так я захотела, ясно? Я не покупала своим телом вашу защиту.
— Оксан… — вскинулся Лекс, но я не дала ему закончить.
— Я такая, какая есть. Что было, мне понравилось, но я отдаю себе отчет, что для большинства людей это дичь.
— Не стоит так думать из-за зажатого долбо… — начал Лёша, но я и его решительно оборвала.
— Не стоит вам, братьям, ссориться из-за меня, женщины, которую вы едва узнали. Вот это действительно неправильно. Моя вина в том, что я не сделала выбор, но в свое оправдание могу сказать только, что и сейчас не представляю как, да и против натуры своей не пойдешь, — я грустно усмехнулась и отвернулась от обоих, принявшись одеваться. — В чем в чем, а в характеристике ее мой бывший был прав, — и торопливо добавила, предвосхищая возражения: — Все, решили, тему личного закрыли. Теперь говорите, что там у нас по делу. Требовать объяснить, почему вы вообще решили не уходить и помочь мне решить все, я не стану. Это наглость с моей стороны — еще и отчета требовать. Просто объясните, как мне себя вести, чтобы не усложнить вам эти хлопоты.
Оксана
— Только… у меня соседи… — замешкалась я у входной двери, положив свою ладонь поверх конечности снова притершегося ко мне сзади Лёши. Губы на моей шее, сопит, вдыхая глубоко, заставляя меня трепетать от излучаемой им ненасытности, что находит родственный отклик во мне.
— Оксан, мы все понимаем, — откликнулся уже открывавший замок Лекс и, зыркнув на нас, повторил с нажимом, явно уже не для меня: — Мы, бля, понимаем, да?
— Понимаем, — вздохнул брат-блондин, размыкая свой захват и отступая.
В лифте мы расположились в трех разных углах кабины, и все равно я себе казалась стоящей под двумя мощными потоками раскаленного воздуха — настолько интенсивными ощущались взгляды братьев. Но стоило лифт покинуть и выйти из подъезда, и все изменилось. Пока мы шли до машины, ни один из братьев даже не взглянул на меня. Зато они буквально просеивали все окружающее пространство настороженными взглядами, невзирая на то что было утро раннее воскресное и единственными прохожими были бегуны да позевывающие владельцы собак, выгнанные на улицу в такую рань зовом физиологии их питомцев. Любой человек из попавших в поле зрения парней сканировался настолько пристально, что я видела, как люди невольно начинали оглядываться.
А я… со мной вдруг произошла обратная метаморфоза. И была она потрясающе мощной. Все последнее время я как раз превращалась в натянутую в предчувствии дурного струну, стоило покинуть квартиру, да и за запертыми дверями частенько потела и тряслась по полночи, услышав в тиши дома лязг дверей лифта и вслушиваясь до грохота в ушах, не вышагивает ли кто под дверью. Наверное, постучи или позвони кто-нибудь в один их таких моментов в дверь, я бы на месте умерла от разрыва сердца. Потом еще подолгу тошнило и кружилась голова, когда наивысшее напряжение отпускало.
Сейчас же… я шагнула на улицу, и ничто, ничто во мне не напряглось в тревоге. Я вдохнула воздух раннего утра и поняла, что… весна. Весна! А я ее прихода и не заметила, погруженная в постоянные серые промозглые сумерки своего страха. А уже ведь конец мая.
Вскинула голову и глазам стало больно от миллиона оттенков от прозрачно-голубого до интенсивно розового в утреннем небе. Рассвет ускользал, уступая место дню. Когда я это замечала в последний раз? Когда позволяла себе поднять голову и полюбоваться? Не помню. Не помню! А ведь это дни и дни моей жизни, и ни один из них не вернуть.
Вдохнула полной грудью головокружительно медовый запах цветущей липы, что росла у нас во дворе. Как давно она цветет? Понятия не имею. А сирень? Я ведь так ее люблю и, выходит, даже не заметила ее цветения. Ни ее, ни деревьев фруктовых, ни даже первых одуванчиков. Сотни вроде бы ерундовых мелочей. Ерундовых, но разве без этих мелочей бывает радость?
Вот еще одно подтверждение, что в моей жизни жизни-то и не было. Не было весны, не было красок, не было ароматов. Был только страх и тревожное ожидание неизбежности.
— Ксюх, ты чего? — тихо спросил меня Алексей, заглянув в лицо и расплывшись в улыбке. — Улыбаешься как… — и добавил совсем едва слышно: — Тащусь, чуть не кончаю…
Я невольно коснулась своих губ, и да, я улыбалась.
— Все в порядке? — зыркнул на нас Александр. Зыркнул и застыл, так и не отвернувшись.
— Да, Саш, все хорошо.
— Хм, Лекс у нас терпеть не может, когда ему «сашкают», — ухмыльнулся Лёша.
— Про…
— Забей, — сильно просевшим голосом отрезал парень. — Зови, как сама хочешь. Главное зови.
— Спасибо вам! — забыв о собственном предупреждении вести себя пристойно на улице, я чуть не кинулась к ним обниматься.
— За что? — озадачились синхронно братья.
— За все. За весну. — Парни переглянулись, явно не понимая, а, может, начиная меня считать немного не в себе. Хотя почему же начиная. Скорее уж получая новые подтверждения, что я совсем не слегка чокнутая. Но мне все равно, моей благодарности им за молниеносное волшебное изменение моего восприятия и избавление от той каменной горы страха, которую внезапно не чувствую на своих плечах, это не отменяет нисколечки. — А мы можем позже погулять? Хоть немножечко?
— Только скажи где, — мрачность и напряжение исчезли с лица Лекса, и он тоже улыбнулся. Скуповато, совсем не так беззаботно открыто, как брат, но видение его новой улыбки заворожило меня точно так же, как тогда впервые в кафе. — В торговом центре? В клуб хочешь?
— Не-е-т! — мотнула головой я. — Просто по улицам. Или в парке, сквере, да хоть в поле за городом. Я хочу на весну посмотреть.
— На весну… — поднял светлые брови Лёша, и они снова переглянулись и, не сговариваясь, осмотрелись по сторонам. Но уже не так, как пару минут назад — на предмет скрытой или явной угрозы, а,
