лично. Если не готов — через курьера. Прости меня, пожалуйста.
— Что ты такое говоришь? Ты пьяна? У тебя истерика?
— Я говорю, что изменила тебе, и замуж не выйду.
— Лиза, — сквозь зубы пробормотал Вик, — я не знаю, что тебе сказать. Ругаться не хочу, потому, давай созвонимся чуть позже. Прошу тебя! Я должен все это переварить, а кольцо… пусть оно пока будет у тебя.
Звонок оборвался, я бросила трубку на матрас, и понесла белье в стирку.
Бедный Вик, за что я с ним так? Как сволочь последняя поступаю из раза в раз.
Невольно представилось, как бы Андрей отреагировал на такие мои слова — точно не сказал бы, что он должен это переварить. Скорее, приехал бы, и открутил мне голову.
— Да пошел он! Ни думать, ни знать его больше не хочу. И плакать по нему не буду больше, сильно много чести, — я зло закинула белье в стирку, и постаралась заняться своими делами.
Выглядывала в щелку двери — там Андрей. На крыльце. Временами долбится в дверь, в окна — а я даже не слышала из-за истерики. Теперь вот слышу. Целый концерт, который я заглушила, включив музыку.
Все ходила, выглядывала — а он там. Сидит зачем-то. Упорный. Вроде и выйти надо — гордо, как взрослая, и отказать ему от дома, но сил нет. Разревусь ведь прямо при нем, или снова придется вранье слушать.
Бедная Джульетта, её бы подоить… но иногда ведь можно и пропустить. С утра займусь этим.
— ЛИЗА, МАТЬ ТВОЮ ОТКРОЙ ЭТУ ГРЕБАНУЮ ДВЕРЬ! — в очередной раз заорал Андрей. — НЕ ОТКРОЕШЬ, Я ЕЕ ВЫЛОМАЮ К ЧЕРТУ!
Как еще не выломал — Бог знает. Дверь не особо крепкая, а силу Андрея я знаю, видела какие он тяжести может поднять, и как дерется. Однако, просто дергает дверь, и стучит.
Правда, теперь вот угрожает.
— Считаю до трех!
— Если ты это сделаешь, клянусь, я отцу позвоню, и он заберет меня отсюда, — крикнула я, подойдя к двери. — Ты достал уже. Убирайся! Врун!
— Да никогда я тебе не врал!
— Ну да, все это — случайности, — выплюнула. — Ладно, прошлое, но сейчас… Вику меня продать хотел, да у него благородства хватило мной не торговать. Наплел мне про дела, натрахался, и явился с помадой и в дешевых духах.
— Да соседка это. Хочешь, притащу ее.
— Не хочу я на твоих баб смотреть, — я сама пнула дверь со злости — вот скотина, еще и показать мне свою девку хочет.
Соседку.
Хоть бери, да съезжай. Ясно, что диплом я здесь тоже спокойно не напишу.
— Она накинулась на меня, пьяная была. Собака моя к ней забежала во двор, а эта ненормальная меня чуть не изнасиловала. Не было ничего, она повисла, я отпихнул, и к тебе. Доказать могу, хочешь, пойдем к ней, она сама тебе расскажет, как было, — уже тише произнес Андрей, подойдя к двери вплотную.
Я даже дыхание его слышу — так близко мы оба друг от друга, разделенные только лишь дверью.
— Разумеется, скажет. Ты умеешь убеждать. Все, хватит. Уходи, — я силой оторвала себя от двери, и вернулась в комнату.
Джульетта простит меня. С утра займусь ею, а сейчас… сейчас нужно спать.
Думала, не засну, но так умаялась, перенервничала, что отключилась буквально сразу, как только легла на кровать. Проснулась без будильника, в шесть утра.
Вставать не хочется, а вот сдохнуть — очень даже. Но… нет! Ни слез, ни депрессий больше из-за Булатова. Я ему все сказала, вранье больше слушать не хочу — приелась мне эта лапша, которую он на уши мне вешает.
Быстро привела себя в порядок, взяла миску для молока, убрала швабру от двери, и распахнула ее. Вернее, попыталась распахнуть, но до конца дверь не открылась. Раздался слабый болезненный стон, и я, не веря самой себе, вышла на крыльцо.
Андрей. В одной майке — в той, которой вчера был, а ведь ночами холодно, хотя май. Поднялся на ноги при виде меня — бледный, жутко выглядящий. Глаза абсолютно невменяемые — пил? Бутылок не видно, но вид у него будто в недельном запое был, как минимум.
Я уже хотела вернуться в дом, как он хрипло окликнул меня:
— Лиза…
И закашлялся — с хрипами, жутко.
— … что-то мне хреново, милая, — просипел он, и осел на крыльцо обессиленно.
Вот дурак! Ну кто ночует на улице в одной майке?!
— Булатов, блин, — всплеснула я руками.
А он закашлялся, сотрясаясь всем телом.
Изменщик, предатель, врун несчастный, и… и тот, кто всю ночь сидел здесь, на моем крыльце. В тонкой майке. А дом-то его вот, за забором, можно было хоть сходить, да одеться потеплее.
Но он не уходил. Сидел.
Вот как его сейчас ненавидеть? Он мне даже ненависть умудрился испоганить!
— Сейчас, посижу пару минут, и объясню тебе все, — с жуткими хрипами, сипами и шмыганьем носом пробормотал Андрей. — Сейчас, кудрявая…
Глаза у него закрылись, тело сотрясла дрожь.
А меня страх прошиб — я ведь ему в аду сгореть желала? Желала, еще как, и вполне искренне, кстати. И вот он горит, пусть не в аду, а в горячке…
«И мало ему!» — вспомнился мне отпечаток губ и запах сладких духов от Андрея — то, что я вчера увидела и почуяла, но он снова закашлялся. Уже тихо, но жутко, долго.
А вдруг и правда сгорит?
Я похолодела. Вспомнились байки, на которые бабуля была щедра — о злом слове, сказанном от души. Это если соседку проклясть, то не будет ей ничего — чужой человек, душа незнакомая, хоть запроклинайся. А вот если человек дорог, в душу ему заглядывала, а потом злые слова бросала, то всякое может случиться.
Ну уж нет!
Я его, конечно, прощать не собираюсь, не такая я жалостливая, но и помереть на моем крылечке не дам. Дотащу его до дома, лекарств своих принесу, и моя совесть чиста.
— Давай-ка, — я присела, обняла Андрея, и потянула наверх, — вставай. Нечего рассиживаться.
— Тебе меня совсем не жаль? — он открыл воспаленные глаза, но поднялся, причем не повиснул на мне, а лишь оперся.
Только глаза снова закрыл.
— Совсем. Домой тебя отведу.
— Здесь останусь, хрен тебе.
