Прошло десять лет, целый десяток, а она все еще помнит тот день, что навсегда изменил ее жизнь. Изменил ее саму. Я чувствую себя гребаным мудаком из-за того, что не нашел ее тогда, сдался в самый важный для нее период жизни. А ведь мог быть рядом, если бы не тот случай со свадьбой. Признаться честно, тогда я до чертиков испугался, что больше не нужен ей. Решение исчезнуть из ее жизни навсегда тогда показалось мне самым лучшим.
— Я с-слышала ее. Д-девочка к-кричала, понимаешь?
Киваю, прикрывая веки и разминая рукой ее плечо, потому что не знаю, что сказать на такое уверенное заявление. Если бы ребенок родился живым, он бы был сейчас с ней. Но никакой девочки и в помине нет рядом. Даже намека на нее.
— Вик, — касаюсь большим пальцем покрасневшей щеки, стирая очередную дорожку слез, и смотрю на нее в упор.
Такая маленькая и беззащитная, она сейчас рядом со мной, а в офисе акула мира рекламы. Кто бы сказал, не поверил бы. Но это правда, черт возьми. Моя Вика очень сильно изменилась, повзрослела. У нее появились другие цели в жизни, другие желания. И черт возьми, но я горжусь своей сильной малышкой.
— Я н-не верю им, — шепчет, кусая губы до крови.
Я много раз слышал, что в жизни случаются ситуации, в которых люди бессильны. Но до сегодняшнего дня я справлялся со всеми проблемами, пусть местами было чертовски сложно. Но я справлялся. А сейчас, пожалуй, стоит принять тот факт, что в данной ситуации я оказался бессилен. Противно осознавать, что у меня недостаточно сил и слов, чтобы успокоить Вику. И что бы я ни делал, как бы ни пытался ее отвлечь, слезы в ее глазах не исчезают. А боль, она скорее въелась под кожу и уже никогда ее не отпустит. Десять лет не отпускает.
— Тише, успокойся, — целую висок и убираю за ухо влажную от слез прядь шоколадных волос, пытаясь ее успокоить.
Взгляд снова скользит по беспорядку, что устроила моя женщина. Блестящие, словно новогодняя мишура, фантики от конфет и сами конфеты валяются не только на журнальном столике, но и на полу. Вместе с ними несколько маслин. Пустые бутылки и ни одного бокала рядом. Неужели она весь день пьет и плачет? С самого утра? Какой же я идиот. Ведь еще утром почувствовал, что что-то не так. И все равно уехал на работу, оставив ее одну с общим горем.
— Этот кулон, — касается дрожащими пальцами серебристого кулончика в форме маленькой ладошки, что висит на тонкой цепочке на ее шее, и тихо продолжает: — Семь месяцев было, когда я купила его. Не знаю, зачем я это сделала. Все как-то слишком быстро произошло, и вот… кулон у меня в руках. Это случилось в тот день, когда я узнала пол ребенка. А ведь до последнего не хотела узнавать, думала сделать себе сюрприз, а новый доктор возьми да и скажи. В тот день я купила этот кулон. Хотела его подарить ей.
Практически до скрежета стискиваю челюсти, кулаками впиваясь в обивку дивана. Запрокидываю голову и устремляю ненаидящий взгляд в потолок. Проглоченная горькая слюна и всепоглощающий страх, что окутывает мое тело, заставляют самого себя ненавидеть.
Я понимаю, что никто не защищен от потери детей, но я, сука, мог быть рядом с ней. Если бы захотел… Во всем, сука, виноват страх, что побитый жизнью инвалид ей на хрен не нужен. Когда она рожала, я только начал нормально ходить. Ну как нормально? Хромота осталась на всю жизнь. Конечно, сейчас я могу позволить себе операцию в любой клинике мира, но надо ли оно мне? Эта изуродованная шрамами нога сейчас для меня как память о моей трусливости.
— Она жива, — последнее, что я слышу перед тем, как Вика засыпает в моих руках.
Глава 32
Евгений
Положив Вику на кровать и поцеловав в висок, я накрываю ее теплым пледом, прекрасно зная, какая она мерзлячка, и только после покидаю комнату. Напоследок решив оставить включенную прикроватную подсветку, чтобы она не испугалась, если вдруг проснется.
Скидывая пиджак по пути в спортзал, что размещен в самой дальней комнате, я чувствую, как впервые за долгое время сдают нервы. Чего греха таить — мне хреново. Мучительное одиночество охватывает меня, и груша — спасение на ближайший час. Сейчас мне необходимо выплеснуть всю ту боль, что свалилась на меня так внезапно и накрыла с головой. И к которой я был совершенно не готов.
Мысль о том, что я мог бы быть отцом, убивает. Разрывает изнутри на куски, как проголодавшийся зверь, поймавший добычу.
Резко замахнувшись, наношу глухой удар в стену, оставляя кровавый след. Плевать, что до груши остается буквально несколько шагов. Меня разрывает уже сейчас. Замечаю, как кровь алыми каплями падает на пол и удивляюсь, что совершенно не чувствую физической боли. Есть боль душевная, и она скопилась в одном органе — сердце. Оно нещадно ноет, разрывается на части и молит о прощении. Но я не могу себя простить за трусость. Просто не смею этого делать, по крайней мере, сейчас.
Взмах руки — и стеллаж с водой рушится на пол, распадаясь на части. Несколько бутылок не выдерживают давления. Вода брызжет в разные стороны, попадая в лицо, но даже этого мне мало. Я падаю на колени и начинаю выть, как волк, потерявший свою пару. И только осознание, что этим диким воем я могу разбудить Вику, не позволяет орать во все горло. Тело нестерпимо требует выбросить боль, что засела глубоко во мне и безжалотсно сжирает. Летит и рушится абсолютно все, до чего я могу дотянуться.
Когда под руку больше ничего не попадается, я останавливаюсь, чтобы оглянуться. Разруха вокруг меня символизирует крах моей жизни. Все так резко поменялось, что остается только смириться и жить дальше. Но как, сука?!
Груша маячит перед глазами словно маятник. Манит в свои объятия. Уставший, я плетусь к ней. Мне все еще необходимо опустошить себя полностью, вымести всю боль и гнев, что до сих пор таятся на границе сознания.
Удар.
Моей дочери могло быть почти десять лет. И, скорее всего, она была бы такая же красавица, как ее мама. По-другому ведь быть не могло, правда?!
Снова удар.
Еще один и еще.
Пот катится по лицу, напряженной спине, но я не сдаюсь. Становится тяжело дышать, силы на исходе, но я продолжаю себя изводить, все еще чувствуя вину за случившееся. Через несколько ударов обессилено падаю на пол и зарываюсь пальцами в мокрые волосы. Как же, сука, больно. Слезы катятся по щекам, как у пятилетнего пацана, что разбил коленки, грохнувшись на асфальт. Они скатываются на губы, оставляя соленый вкус и заставляя на миг замереть от шока. Последний раз я так сильно плакал в далеком детстве, а именно в пять лет, когда умер мой любимый пес Борис. Тогда я впервые почувствовал, будто потерял частичку себя. Сейчас все повторяется вновь. Я опустошен. Во мне нет ничего, кроме боли и желания вернуться назад и все исправить. Мне стоило тогда поторопиться и ехать на автобусе, а не поспать лишний час.
Час, который стоил мне десяти лет жизни и потери ребенка.
Во всем случившемся виноват я! Только я!
Маленькие теплые ладошки обнимают со спины, родные губы дарят быстрый поцелуй в районе лопаток. Вика, находясь за моей спиной, молча обнимает, и, черт возьми, я благодарен ей за эту молчаливую поддержку. Сейчас не нужны слова и бессмысленные извинения. Все в прошлом. В далеком прошлом и ничего уже назад не вернуть.
Я поворачиваюсь к ней лицом, не боясь показать своих слез, зарываюсь пальцами в спутанные волосы и нежно прижимаю ее к своей груди. Боясь лишний раз сделать ей больно, обнимаю несильно, но этого оказывается достаточно, чтобы услышать, как грохочут наши сердца.
Сейчас мы ослаблены, как никогда в жизни. Уязвимы перед всей планетой. Выброшены на берег со своим горем, которое не имеет срока давности. И от осознания этого становится еще больнее.
Это навсегда останется с нами… это никак не изменить.
Все, что мы можем, научиться жить с этим горем и верить в лучшее. И каждый год, как Вика, праздновать день рождения той, которой с нами нет.
