Более того, все то, что я в свое время старалась не замечать, некоторые несовпадения и шероховатости, которые я пыталась сгладить, теперь являются передо мной, как знамения, которые я раньше почему-то упускала из виду. Ну, разные значимые мелочи.
Например, то, что он постоянно всех и вся поправлял.
Как он отбрасывал прочь любую идею, которая зародилась не в его голове. («Что это еще за наука такая?» — сердился он всякий раз, когда я преподносила ему новую теорию касательно презервативов.)
Или даже то, как он произносил «Ты выглядишь великолепно» всякий раз, когда я задавала ему извечный вопрос, навеянный воспоминаниями о Хепберн: «Как я выгляжу?»
Или как он отвергал новых знакомых с первого взгляда, давая им жестокую оценку и больше уж никогда при этом не изменяя своего мнения. (Сайрадж — псевдохудожник, Фиона — мисс Ханжа, Стюарт — придурковатый малый.)
Но больше всего мне запомнилось, каким он становился в окружении своих товарищей. Он даже курил по-другому: вдыхая дым, поднимал голову вверх и смотрел в потолок, затем выпускал струйку дыма через левый уголок рта, после чего принимался яростно постукивать по сигарете указательным пальцем, расположив ее строго над пепельницей (а со мной он неизменно сбивал пепел с сигареты ногтем большого пальца).
И это очень важно. Поверьте мне.
Итак, таковы мои мысли о Люке. Впрочем, ничего нового здесь нет. Но сейчас, именно сейчас, я думаю не только о нем. О том, кто сумел меня порядком удивить. Нет, это даже не Сайрадж. Это Алекс. Помните, как я себя чувствовала, когда впервые увидела его после долгого перерыва рядом с Дездемоной?
Когда я говорила, что он очень изменился, я вас не обманывала. Особенно если взять все перемены и посмотреть на него, как на цельную личность.
Он стал значительно выше.
Шире в плечах.
Лицо приобрело мужественные черты, они тоже как бы раздвинулись в ширину. Все прыщи и пятнышки бесследно исчезли. Их место заняла золотистая бархатная щетина, ровно растущая на его щеках.
Даже глаза у него стали другими. Хотя, конечно, они по-прежнему темно-карие, но теперь взгляд их тверд и решителен. Та паника, таящаяся в их глубине, которую я могла распознать десять лет назад, растворилась. У него поменялся вкус в одежде. Безразмерные штаны, мешковатые джинсы и отвратительный спортивный костюм, которые он предпочитал в школьные годы, уступили место более привлекательным нарядам. Потертые, плотно обтягивающие, джинсы и опрятный черный трикотажный джемпер. Он принадлежал к тем немногим молодым людям, которые, одеваясь по моде и со вкусом, могли запросто позволить себе сказать: «Мне наплевать, как я выгляжу», поскольку выглядят безупречно.
Но наверное, самая замечательная перемена — ту, на которую я обратила особое внимание в течение первых десяти секунд, — та, что произошла с его походкой. Трудно было даже поверить, что ему потребовались на это всего лишь девять лет, а не целая эпоха. Неуклюжая подпрыгивающая походка куда-то подевалась. Теперь, без сомнения, можно было сказать, что он успел превратиться в полноценного мужчину из плоти и крови. (И его преображение прозвучало даже в его приветственной фразе: «Ух ты, Марта, а ты почти не изменилась, все такая же!», что, правда, немного меня встревожило. Неужели с тех пор, как мы закончили школу, мы жили в разных временных отрезках?)
В течение вечера я заметила и другие перемены, не относящиеся к его телу.
Он постоянно улыбался.
Он перестал заикаться.
От него исходил приятный аромат «Хьюго Босс», а не «Инсинья».
Разговаривая со мной, он смотрел мне в глаза, а не таращился на грудь.
Он произносил такие фразы, как, например: «Жаль, что в современном мире успех в основном стал измеряться с финансовой стороны».
И он уже не говорил такой ерунды, как раньше: «Эй, Марта, чо за дела, что ты задумала, хитрюга?»
И если бы не очевидный факт, свидетельствующий о моей связи с Люком, я бы, не колеблясь, дала ему десять баллов из десяти возможных по своей системе оценки мужчин «С-Ним-Бы-Я-Трахнулась». Ну, ладно, может быть, девять целых и пять десятых. Не хватающие полбалла означают, что у Алекса имеется избыточный вес. Совсем немного, но он все же толстоват. Особенно это заметно по его лицу. Но он же шеф-повар, в конце концов. И эта полнота ему даже идет. То есть подходит к его нынешнему «я».
От него веет теплом. Это положительная личность. С ним удобно.
Так что, наверное, он все же заслуживает десяти баллов.
Но я думала не совсем так. В то время у меня еще был Люк. Тощий обманщик и жалкое существо. Сексуальный, роскошный тощий обманщик и жалкое существо. А у Алекса была Дездемона.
Она и сейчас у него есть.
У Алекса есть Дездемона. Поэтому я так и не рассуждала. Да и сейчас не могу.
Так ли уж не могу?
Нет.
И никаких замыканий на новом субъекте.
Мне пришло письмо по электронной почте от Вероники с пометкой «срочно» и сообщением о том, что его копия отправлена Гаю.
Марта!
Мне необходимо поговорить с тобой. Сегодня. Жду тебя в своем кабинете в 15.30.
Это очень важно.
В.
Когда она подписывает письма одной буквой «В», это всегда означает, что Вероника чем-то серьезно взволнована. Тогда мне начинает казаться, будто она боится добавить к своей подписи «ероника», потому что тогда это бы звучало чересчур человечно. Резонно. Я даже уверена, что это маленькое «V» скорее представляет собой жест победителя из двух пальцев, нежели относится к ее имени.
Так или иначе, но я уже нахожусь у ее кабинета. Причем явилась даже на пять минут раньше назначенного срока.
Я зависаю перед дверью, как мужчина возле магазина дамского белья, слабо представляющий себе, что может его ждать там, внутри.
— Войди, — повелевает Вероника хорошо поставленным учительским голосом.
В кабинете меня ожидают двое. Первая — строгая учительница. Она смотрит прямо на меня, и выражение ее лица заставляет меня принять весь недовольный вид этого угловатого существа. Второй — это Гай, но он сейчас сам выглядит не совсем уверенно, и его бегающие глаза рассматривают то ли пол, то ли колени.
Вероника повелительно поднимает руку, и это жест говорит мне о том, что мне разрешено присесть. Сама она устраивается на другом конце стола. Мне кажется, что до меня только что дошли лучи звезды Смерти.
Я едва заметно улыбаюсь в знак примирения, но эта уловка не производит на Веронику никакого впечатления.
— Ты знаешь, зачем находишься здесь? — спрашивает Вероника, и это предложение имеет такой абстрактный смысл, что поначалу мне кажется, будто она ставит под сомнение само существование человечества. Однако это не так.
