- Киса, да она просто жалкая! Даже предположить не могу, где Гошка откопал эту тупую толстую корову.
Наверное, Люда просто была к этому подсознательно готова. Именно поэтому она отреагировала первая и, резко встав с дивана и оставив бокал на полу, быстро прошла через комнату, в полной тишине, под смолкшие разговоры и жадные взгляды окружающих. Но больно было все равно - очень. И про пальто, сумку и прочее она забыла. Гораздо важнее ей сейчас было просто оказаться где-то... в другом месте. За дверью, хотя бы. Там, где можно выдохнуть слезами тугой ком в горле. Там, где не надо гордо, с высоко поднятой головой плевать на мнение окружающих.
Но идти некуда. Она вслепую, утирая слезы и спотыкаясь, поднимается на несколько лестничных пролетов, на самый последний этаж. И еще выше, туда, где зарешеченный, запертый на замок выход на чердак. Садится прямо на бетонную ступеньку, холода не чувствует. Пышная юбка синими волнами собирается вокруг ее ног, выглядывают только кончики пальцев с аккуратным педикюром, затянутые тонкими колготками. Чего ради она так старалась? К чему все это - прическа, макияж? Зачем потрачены деньги на новое платье, деньги, которым можно было бы найти более полезное применение? Чтобы получить очередную порцию унижения? Надо успокоиться, она же привыкла к такому, не в первый раз. Но ее панцирь пробит, и слезы катятся градом. Ничего... Ничего... Она посидит, поплачет. Успокоится, в конце концов. Потом пойдет, заберет свои вещи. Извинится за беспокойство, наверное. Если сможет. И уйдет. Навсегда. Потому что видеть их... его... после всего - невозможно.
Где-то внизу хлопает дверь, неясный шум, голоса. Это из их квартиры? Неважно. Шум постепенно стихает, несколько раз проходит вверх-вниз, мерно гудя, лифт. Сколько прошло времени? Она не знает. А потом, вдруг, шаги. Тяжелые размеренные шаги, все ближе и громче. Тошно, плохо и стыдно, но от неприятностей она никогда не бегала. Поворачивает голову и видит сквозь опоры перил знакомую ей темноволосую макушку.
_________________
Сидит прямо на холодном бетоне ступенек, зареванная и ужасно беззащитная. Ярость поднимается снова, но он не дает ей власти, выдыхает с шумом. Поднимается еще на пару ступенек, останавливается перед ней, протягивает руку.
- Люся, нельзя так сидеть, простудишься же. Вставай.
Она отрицательно качает головой. И Григорий понимает, что вот прямо в данный момент ее от этих холодных ступенек можно оторвать только силой. Например, на плечо закинуть и утащить. Идея кажется странно привлекательной, но, наверное, все-таки не стоит. Не сейчас.
Гриша поднимается еще на пару ступенек, садится рядом. Стаскивает пиджак, накидывает на ее полуголые плечи. Она сразу как-то съеживается под его ладонью, и он со вздохом убирает руку. Молчать сейчас - не самый удачный вариант. Но и что сказать, он плохо представляет.
- Люсь... Вот простынешь еще... а мы виноваты будем...
- Никто не виноват, - отвернувшись, в сторону.
- Ох... Люсь, да забей ты на этого козла! Я говорил Гошке, что Эдик мудак... И не стоило его приглашать. А он мне не верил.
Она поворачивается к нему, не пряча лица с полными слез глазами и потеками туши по щекам. Проводит пальцами, размазывая соленую влагу, но картину это существенно не улучшает. А потом, негромко, но как-то отчаянно решительно:
- Гриш, зачем?
- Зачем... что? - недоуменно.
- Зачем ты со мной возишься? Я же тебе даже не нравлюсь!
- Эээ... с чего ты так решила? Кто сказал?
- Ты сам сказал, - она грустно улыбается. - Думаешь, я не помню? Когда намекнул, что мне кушать надо... поменьше. Хотя ты прав, конечно...
Он тяжело вздыхает.
- Значит, извиниться все-таки надо...
- Не надо! Вот уж чего точно не надо!
- Люся, извини меня, пожалуйста, за тот раз. Я был тогда реально... задолбанный. А тут еще Гошка... и ты... Я понимаю, что это не оправдание. Мне, правда, жаль... что я тогда так...
Она всхлипывает, зябко поводит плечами, его пиджак скользит вниз. Он подхватывает его, накидывает обратно и руку уже не убирает.
- Люсь, пожалуйста... Не плачь. Не стоит он этого. Ну, - вдруг чуть крепче сжимает ее плечи, - ты же сильная девочка. Сильная, умная и красивая. Не обращай внимания на всяких уродов.
- Красивая... скажешь тоже... - шмыгает носом, - особенно сейчас, ага.
- Красивая, красивая... Не спорь со старшими. И поэтому... про "не нравлюсь"... Ты немножечко не права. Понимаешь?
Только теперь она осознает, как замерзла. Замерзла снаружи и заледенела внутри. А сейчас... Большая горячая ладонь на плече. И ткань пиджака, согретая теплом его тела. И слова его, в которые так хочется поверить. Имеет она право на минутную слабость, в конце концов?! И Людмила опускает голову на широкое надежное плечо. И чувствует, как сжимаются его пальцы на ее плече, притягивая еще чуть плотнее. Глаза закрыть, запомнить, насладиться. Но он не дает.
- Люсь, пойдем. Холодно. Отморозишь себе... что-нибудь...
Она вздыхает. Совершенно не хочется никуда уходить. Хочется сидеть вот так, с ним. И не думать ни о чем. Но, пресекая все ее надежды - телефонный звонок. Гриша опускает руку с ее плеча, лезет в карман собственного пиджака, ненароком оглаживая сквозь ткань подкладки ее талию, верх бедра, отчего она покрывается мурашками вся. А он уже убрал руку и говорит в трубку:
- Да, Гош, нашел. Да, тут мы, недалеко. Понял, хорошо, идем.
Встает и сразу становится холодно, она уже сама подхватывает сползший от его движения пиджак.
- Давай, Люсь, пойдем, - наклоняется, берет ее за руку, тянет. - Там Гошка с ума сходит.
- Я не хочу... - неуверенно.
- Все уже разошлись, только Жорка один мечется. Негоже в день рождения именинника в одиночестве оставлять.
Он знает, что ей сказать. И она со вздохом встает вслед за его рукой.
_____________
- Люся!!! Господи, ради Бога, прости! - именинник растерянный, расстроенный и взволнованный. Стискивает ее руку. - Я... я даже не думал... Эдик, блин, идиот!
- Гош, это ты меня прости. Испортила тебе день рождения.
- Люся, глупости не говори, - резко перебивает ее Григорий. - Тебе ли извиняться?
- Нет, ну правда... Вон, гости все разбежались...
- Или кто-то их разогнал, - вдруг усмехается Гоша, но закончить фразу не успевает - звонит теперь уже его телефон. И она невольно и почему-то с волнением прислушивается к разговору.
