– Я никого не пинаю на своей дороге, Ген. Не пинаю, но и слабых не люблю, это да. Я не обязана никого любить.
– Да, конечно, не обязана, никто и не спорит. Только, знаешь… Сейчас вдруг вспомнилось… Как мы с Маришкой три года назад по путевке в Париж ездили. И знаешь, что там меня больше всего удивило? Не Эйфелева башня, нет… А то удивило, как они к этим своим относятся… Черт, слово забыл… Ну, как наши бомжи! У них там таких тоже до фига!
– Клошары, что ли?
– Во-во, клошары. Идешь, бывало, по красивой нарядной улице, а этот клошар лежит аккурат поперек тротуара на своем драном одеяле, и все обтекают его рекой и будто не замечают даже. Никто ни ругнуться, ни пнуть его не смеет, не приведи господь… И на лицах, знаешь, такое выражение особенное… Я тогда подумал, что это и есть понимание, наверное. Не жалость, не сочувствие, а понимание. И в головах у них понимание – нельзя его обижать. Потому что если человек дошел до такой жизни, значит, ему совсем хреново жилось или его тоже паническое состояние всю жизнь преследовало. Потому что просто так, ниоткуда, ничего не бывает. Одним больше в жизни везет, другим меньше. И будь добр, если тебе повезло больше, уважить того, кому повезло меньше. Да, очень мне это дело у французов тогда понравилось. А у нас… Да что говорить, сама знаешь!.. А ведь всегда считалось, что русский человек самый добросердечный. Ни фига не добросердечный, сказки все это. Так вот я думаю, Оль.
– Ну, наговорил, целую речь толкнул. Я смотрю, ты у меня философ, братец.
– Да. Что есть, то есть. А ты все – дурак, дурак…
* * *
Утро началось неожиданно – с Татьяниного звонка. И голос Татьяны звучал в трубке, как Ольге показалось, трусливым вызовом:
– Привет, дорогая! Как дела? Пообедать со мной не откажешься, надеюсь?
– Не поняла… Где пообедать?
– Ну, не в следственном изоляторе, конечно. Приходи в «Пеликан». Придешь?
– А зачем тебе со мной обедать, Тань? Можешь по телефону сказать, что ты обо мне думаешь. Что я, сволочь такая, тебя на воровстве поймала. Ты ведь об этом хочешь со мной поговорить, правда?
– Ладно, чего мы по телефону… Давай встретимся, Оль. Действительно поговорить надо.
– Что ж, давай…
– Отлично. Значит, в обед встречаемся в «Пеликане». Пока.
Ольга нажала на кнопку отбоя и тут же пожалела, что согласилась. Нет, о чем они будут разговаривать? Обсуждать подробности наглого Татьяниного воровства, уточнять суммы? Смешно… Но если согласилась, надо идти. Ладно, посмотрим…
Они с Татьяной любили раньше сиживать в «Пеликане». Хорошее кафе, стильное, кормят вкусно. Сидишь, человеком себя чувствуешь. Тем более, кафе рядом с офисом, очень для обеда удобно. И столик у них был свой, любимый…
Был. Вот уже и мысли в голове звучат в тональности прошедшего времени. А иначе и быть не может, наверное. Или надо, как Генка давеча философствовал, докопаться до причин Татьяниного поступка и вытащить наружу некое абстрактное «понимание»? Наверное, оно даже в природе существует, а если не существует, так при желании этого «понимания» наворотить столько можно, что мало не покажется. А подоплека-то все равно одна и та же остается – мерзкое воровство. То есть кража, если по Уголовному кодексу. Тайное хищение чужого имущества.
Татьяна сидела за их столиком, внимательно изучала меню. А то она не знает, что в этой бумаге написано, ага. Можно подумать, впервые видит. А выглядит, между прочим, плохо. Какая-то припыленная вся.
– Добрый день… – сухо поздоровалась Ольга, как с чужой. Но ведь она и в самом деле теперь чужая, не своя же!
– Ой… Ты пришла уже? – подняла голову Татьяна. – Как это я тебя проглядела, Оль? Привет… Очень хорошо выглядишь…
– Спасибо. Слушай, Тань. Давай мы с тобой так поступим… обедать я не буду, я не голодна. А ты обедай, если хочешь. Я просто посижу, послушаю, что ты хотела мне сказать. Ведь ты хочешь от меня чего-то, правда?
– Да ничего я от тебя не хочу.
– Так уж и?..
– Нет, ну хочу, конечно. Просто поговорить хочу. И все. Как бы в последний раз… Марк ведь меня уволил, причем заочно, трудовую книжку с курьером на дом прислал…
– Да. Он очень деликатно с тобой поступил, Тань. У меня были другие предложения.
– Да знаю, знаю я твои предложения! Я же звонила Марку, он мне все рассказал!
– Ты ему звонила?
– Ну да… Надо же было его поблагодарить за благородство. Но я не об этом сейчас хочу поговорить… Вот скажи мне, Оль! Ну почему ты такая, а? Я что, из твоего кармана деньги брала?
– Я просто хорошо выполняю свои служебные обязанности, Тань. Я за это зарплату получаю. Я честный человек, только и всего.
– Я, я… Я… Я – самая любимая буква в алфавите… А на других тебе наплевать. Знаешь, ты не в свое время живешь, Ольга. Тебе надо было раньше на сто лет родиться, работала бы где-нибудь в аппарате Ежова или Берии… И твердила бы на каждом углу, как попугай: вор должен сидеть в тюрьме, вор должен сидеть в тюрьме!
– Тань, мне уйти? Я не собираюсь этого слушать, противно потому что. Тем более, я действительно считаю, что вор должен сидеть в тюрьме.
– Ну да, ну да… А если этот вор, к примеру, несчастная одинокая баба? А если эта баба влюбилась так, что… голову потеряла, ориентацию в пространстве и времени потеряла, власть над собой потеряла? И чужие деньги эта баба взяла вовсе не для себя, а для любимого, чтобы ему помочь? Если она панически боится, что он ее бросит? И тем более, если она сама себя за это презирает, но ничего, ничего сделать с собой не может?! Ее что за это, убить надо, да?
– Тань… Чего ты от меня-то хочешь? Чтобы я тебя поняла или пожалела?
– А есть разница, Оль?
– Не знаю… Говорят, есть. Нет, пожалеть я могу, наверное… А вот понять… Плохо у меня с пониманием, Тань. Может, потому, что я власть над собой никогда не теряю. Ни при каких обстоятельствах.
– Да, ты сильная, я знаю. Я даже в каком-то смысле завидую тебе. А я, видишь, слабой на поверку оказалась. Половой тряпкой. Нет, я правда сама себя за это презираю. Еще как презираю. Но знаешь, что я тебе скажу, дорогая моя? Вот если бы с тобой такое случилось… Да не смотри на меня так, всякое в жизни бывает! С любым человеком бывает! Так вот, если бы с тобой такое… Я бы никогда тебя Марку не сдала. Ни за что. Молчала бы до конца, как Зоя Космодемьянская. И наплевать бы мне было на собственную честность, уж не умерла бы как-нибудь.
– Со мной такое не может произойти, Тань. Априори. Уж извини.
– И очень жаль, что не может… По крайней мере, других бы научилась понимать и жалеть. Бабе сила не нужна, Оль. Бабе слабость нужна. А ты со своей силой никогда счастлива не будешь. Если, конечно, не пробьешь ее чем-нибудь человеческим. Так что, выходит, мы обе несчастные бабы, Оль. Ты – от своей силы, а я – от своей слабости. Как ни крути, а результат один получается…
