— А я… — Вероника хотела скорее узнать, чем же этот разговор закончится, до чего они договорятся. Она хотела знать, что дело в ней, что это она просто что-то большее, чем какая-то Иванова.
Что-то более сложное, лучшее.
И больше всего на месте Соболева боялась теперь понять, что она не лучше и не сложнее, что причина иная, простая и не романтичная.
Потому, когда Егор Иванович ей ответил, она всхлипнула, вывернулась из его рук и прижавшись лбом к сгибу его шеи так и застыла.
Ей нравилось чувствовать его тёплую кожу и то как напрягаются мышцы, вдыхать его запах и знать что он сейчас очень крепко обнимает.
В тот момент, когда он шепнул:
— А ты — лучшее… что со мной происходило, Соболева.
Примечание:
Он представляет это так:
едва лишь я пиджак примерю -
опять в твою любовь поверю…
Как бы не так. Такой чудак.
"Старый иджак" — Б. Окуджава
=Тишину шагами меря, ты как будущность войдёшь
Они остались в кресле, полулежали, прижавшись друг к другу и иногда что-то тихо говорили. Он казался Веронике таинственным дерзким Печориным, она казалась Егору настоящим спасением.
Одного он так и не смог сообразить: от чего же его спасали.
— Вы когда-то кому-то говорили, что любите?
— Смешной вопрос… Нет. Ну ты же о девушках?
— Я очень много вопросов задам, если вы это говорили мальчикам… — удивлённо воскликнула Роня и оба засмеялись.
— Никому. Только матушке, и то по большим праздникам. Сказал ей это как-то на юбилее… она рыдала потом весь вечер, всякий раз, как меня видела. Больше не рисковал. У нас вообще в семье такого не говорили никогда и не говорят.
— А у нас говорят! Постоянно… Все! Папа, мама, все дети… У нас это не то чтобы вместо доброго утра, хотя… кого я обманываю? Соболевы — семья где все друг друга обожают!
— Потому ты такая… открытая?
— Открытая? Это вы к тому, что я вам там сказала? — она подняла голову, через силу оторвав щёку от плеча Егора, и посмотрела ему в глаза.
В полутьме казалось, что они сверкают звёздочками, и какой-то взгляд ужасно взволнованный, очень нежный.
— Наверно, — он изящно ушёл от ответа, который и так был известен, и спрятал в её волосах улыбку.
Шторку трепал сквозняк из форточки, и она поднималась над Егором и Вероникой, иногда накрывая белым невесомым крылом. В эти секунды Роне казалось, что они спрятаны от мира, и она в порыве нежности ещё крепче прижималась к человеку, которого вполне вероятно считала своей судьбой.
— Я сказала это, потому что никогда этих слов не боялась, но вовсе не потому, что они для меня ничего не значат.
— Я не думал, что не значат, но быть может ты поторопилась? — он продолжал говорить почти неслышно, но у Вероники слова отзывались в ушах так громко, будто он кричал изо всех сил.
— Почему? Нет, стойте… Почему вас не волновало это раньше? Почему сейчас?
— Пожалуй, это пугает.
— Потому что вы не можете ответить тем же?
Он замолчал, а она напряглась. Да, он не мог, это было понятно. Это было естественно, ну кто она такая в самом деле? Чего ждать? Но он не отвечал бесконечно долго, а когда голос завибрировал где-то в груди, а потом зазвучал, испуганно зажмурилась.
— А ты бы этого хотела?
— Я… а вы…
— Я хочу, чтобы ты меня правильно понимала. Я всё ещё ничего тебе не обещаю. Не собираюсь обещать, это было бы несправедливо. И ты — лучше, чем я. Ты не заслуживаешь несправедливости.
— А что не так с вами? Какую ерунду вы скажете? — она отстранилась, внимательно глядя ему в глаза, выискивая в них ответы, чтобы слова вдруг не обманули. — Что вы не умеете любить? Что делаете людям больно? Что это всё вас не интересует? Что вам разбили сердце и теперь вам страшно? Какое клише будем использовать мы?
Она была уверена, что имеет право такое говорить. В тот момент, как Егор признался, что ревнует, он будето сказал ей в церкви "Да", безоговорочно признал, что они — вместе, что их связывает что-то большее, чем пресловутый "секс без отношений", что это их общая сказка, общее время.
Когда Егор признал, что Вероника — лучшее, что с ним случилось, он заключил их обоих в защитный кокон и наделил её властью говорить что угодно. Задавать любые вопросы.
Егор отпустил её и теперь она могла в любой момент встать и уйти. Он этого боялся, потому что все вот эти: «Пусти меня!» и «Я уйду и не вернусь» — его ужасно раздражали. Но она не уходила, и выждав пять секунд он потянулся и легко сжал её шею, погладил большими пальцами линию челюсти и запустил одну руку в её волосы, пропуская меж пальцев длинные рыжие пряди.
— Нет. Ничего из этого. Никто мне сердце не разбивал и никак не обижал, и не отвращал от любви и всё такое. Просто… я не знаю о чём мы говорим. Ещё не разобрался, и я боюсь, что уже не могу обещать тебе…
Она замерла и прислушалась к тому, как оторвавшееся от тоненьких ниточек-сосудов, летит вниз несчастное сердце.
— … что буду беспристрастно честен и никогда не обижу и не перейду черту. Я уже не могу обещать, что всё это для меня ничего не будет значит, а там где есть какие-то чувства — ничего не будет спокойно, — она выдохнула. Сердце вернулось на место, да так резко, что кровь ударила в голову. Щёки заалели и виски сдавило нервное, волнительное напряжение. — Там начинается ответственность, обиды и прочее. И всё было просто… а теперь выяснилось, что я ревную.
— Что в вашей тетради? — вдруг спросила Вероника и высвободилась из рук Егора окончательно. — Я могу прочитать то, что там написано?
— Можешь, — он кивнул и наклонившись подобрал с пола тетрадь. — Только одна, хорошо?
Она кивнула. Егор встал, поставил Веронику на пол и вышел из домика.
Стало ужасно холодно, точно солнце ушло, и даже тетрадка вместе со скрытой в ней тайной, что бы там не было написано, не согревала.
Все воспоминания о происшедшем, о сказанном — не согревали, но почему-то стало казаться, что думая о них — становится легче жить. Вероника подставляла лицо сквозняку из открытой форточки, шторка развеваясь касалась её лица, и в голове на репиде произнесённые только что слова — и становилось не тепло, но приятно. Не приторно, не жарко, но свежо. Нежно и трепетно, сердце не срывалось на бесконечный бег.
Это была чистая и ничем не запятнанная любовь, прекрасная тем, что не требовала ни ответа, ни признания.
Вероника открыла тетрадь.
Примечание:
Но нежданно по портьере
Пробежит вторженья дрожь.
Тишину шагами меря,
Ты, как будущность, войдешь.
Ты появишься у двери
В чем-то белом, без причуд,
В чем-то впрямь из тех материй,
Из которых хлопья шьют.
"Никого не будет в доме…" — Б. Пастернак
=Скорости вокруг бешеные…
Дневник Егора Ивановича был беспорядочен, писался разными ручками и в разное время суток, оттого иногда почерк был устало-размашистым, а иногда собранно убористым. Порой это выглядело, как быстрая заметка, сделанная между делом карандашом. Иногда три страницы были исписаны почти без отступов и красных строк, а в конце след от кружки с кофе и листы надорваны, будто кто-то хотел их с корнем вырвать.
«Пришла мне одна идея. Никогда такой ерундой не занимался и не думал, что попаду в такую ситуацию, но что уж там, не будем отрицать — никто не застрахован.»
«Со мною вот что происходит…»
«Вероника Соболева зачем-то решила перевернуть мой мир, и я бы ни за что не решил, что это что-то значит, если бы всякий раз, как мы оказывались на одной территории — меня не мотало то в одну, то в другую сторону.»
