И Кира знает, что управляет Карелин чудовищами плохо, поэтому и позволяет питаться им самим изнутри.
Роман, наверно, самый противоречивый мужчина, которого можно себе представить. Каждый раз она воображает, что знает как он поступит, и он поступает по-другому. Будоражит и страшит.
Она не решается показывать истинных, сильных эмоций.
Как только она выдаст что-то наружу, он утащит все за собой, как зверь добычу в логово.
Насколько ее хватит, чтобы не подсесть на него как жизнеобеспечающую химию?
Как бы проникновенно он на нее не смотрел.
Как бы не шептал обещаний.
Как бы не выражал поступками заботу.
Так в реальной жизни не бывает.
Не бывает, вот и все.
Секс иногда крутит людям голову, и, наверно, это с ними и случилось. Километровой вширь каруселью закрутило. Прямо над пропастью.
Уже не страшно падать, страшно упасть в одиночестве.
Ночью они много болтают, перетащив уйму закусок и яств, приготовленных шеф-поваром виллы, наверх. О том и о сем, и даже о политике немного, осторожно.
Удивления от того, что он пронюхал про расследование Морозова нет, поражает лишь скорость, с которой Рома все узнал.
Он теперь и не скрывает, что мониторит ее связи с внешним миром. Это вовсе не злит — она сумеет сделать так, чтобы он ничего важного не узнал. Когда работала с Шуриком некоторое время, научилась фокусам и трюкам с контролем информации. Вряд ли Карелин ожидает чего-то подобного, поэтому в запасе у нее, как всегда, только элемент неожиданности.
Забавляет, что Рома смотрит на нее осторожно и опасливо, когда вываливает признание про мониторинг. Ничего в этом всем — ни в ситуации, ни в его поведении — нет эротического, но Киру это заводит пуще прежнего.
После завтрака они расходятся на некоторое время.
Ему нужно договориться о поездке к морю завтрашним утром, а потом сыграть в гольф, а она отправляется в СПА, после долгих уговоров и даже шантажа последним пирожным с ванильным кремом. Наверно, для него такие цены — не деньги, но все равно не по себе тратить баснословные суммы из чужого кармана за несколько часов релакса.
Благоухающая и расслабленная она переодевается после в белое воздушное платье, напевая себе под нос песенку. Сегодня в ресорте коммунальный обед посреди главной и единственной улицы деревни.
Когда она доходит до украшенных лентами деревьев, тенью укрыващих вход в бар ресорта, Карелин уже ждет девушку. Правда, еще неторопливо беседует с генеральным менеджером.
Роман сразу же отмечает взглядом ее грудки, частично просматриваемые под тонкой тканью лифа. Смотрит ей в лицо недовольно, а потом опять вниз.
Ей-Богу, будто сисек никогда не видел. Да всем плевать!
Вот генеральный менеджер на Киру не пялится, а учтиво пожимает девушке руку с улыбкой на облезлом от загара лице. Его взлохмаченные и давно не стриженные волосы удивительным образом придают облику шарм.
Роман тут же приобнимает ее за плечи и разворачивает в сторону деревянных дверей. Менеджеру сообщает, что они с женой еще должны кое-что выбрать в магазине. А сам ведет Киру в бар.
В порыве мстительности она улыбается генеральному на прощание всеми соблазнительными фибрами, имеющимися в арсенале. По правде говоря, не знает имеются и работают ли, но попытка — не пытка.
— Ты, конечно, вольна одеваться как пожелаешь, ты — взрослая женщина, но и я найду способ, что эти соски видел только я, — проговаривает он ей на ухо и кивает приветствующему их бармену.
— Вот пробуй сам лифчик надеть в такую жару, потом поговорим.
Он ведет ее вглубь бара, и через узкий коридор они выходят в предбанник соседнего здания, отдаленного от всего остального в Кастильон дель Боско, так как пристройка находится в глубине никем не посещаемого двора.
Кожа превращается в единый оголенный нерв. Ленивые, спокойные поглаживания ее плеча и оголенной руки ощущаются угрозой.
Господи, от него можно ожидать все что угодно.
Ни дуновения ветра, ни звуков человеческого происхождения.
Едва удается подавить дрожь, но волнение пробирается наружу слишком резким выдохом. И Карелин тут же всматривается в ее лицо внимательно.
Он сам выглядит демонстративно собранным и строгим, значит, скоро рванет.
Пристройка оказывается уборной. Он толкает Киру в женский туалет и закрывает дверь.
Она готова к тому, что сейчас произойдет, но все равно вскрикивает, как только Роман рвет вниз резинку лифа, высвобождая грудь.
В круговороте поцелуя он прижимает Киру к стенке второй кабины, рывком приподнимая и утыкаясь в грудь чем получится. Мнет, лижет, тянет и кусает, и дышать нечем.
Кажется, вырвать ей легкие пытается, захватив заодно и сердце.
Вдруг хочется прикрыться, так кожа лопается от чувствительности. Дышать теперь удается лишь всем телом. Она приподнимается в его руках на вдохе, и опускается на выдохе.
Кира вынуждена схватиться за стену рукой — он падает на колени, задирает юбку и присасывается к ее лону.
— Что… что ты делаешь? — запыхавшись на ровном месте, пытается выговорить она.
Безжалостность его губ и языка служат ответом. Он трется и трется, сжимая за бедра крепче и крепче.
Все ее тело огнем расходится. Но будто по ледяной глади пламя пустили. Не оставляя выбора куда и как двигаться.
Просто сумасшедший этот Карелин и из нее хочет сделать такую же!
Она не может вскрикнуть, как только он доводит ее до грани ртом. Голос застревает на взлете, нужно дышать-дышать-дышать. Слепыми движениями она ищет как бы дотронуться до Романа, но он опять не оставляет выбора.
— Я… я так хочу тебя, — решается сказать она. Надеется, что слабый голос можно разобрать. Не знает что еще можно сказать.
Он выдыхает ей в живот так протяжно, что по коже рябью проходится дрожь.
И молниеносно вторгается одним толчком в нее, и долбится и долбится без передышки. Платье между ними превращается в белое смятое месиво.
Крик все-таки выдирается у нее из горла, и теперь этот поток никак не остановить. Она кричит и кричит, откидывая голову назад. Нужно выплеснуть сумасшествие, иначе ничего, кроме безумия не останется.
Карелин мучает ее своим голосом прямо в горло:
— Вот так правильно, — сам задыхается и отряхивается от пота, — не смей молчать. Вот так правильно. Правильно, давай. Чтобы все слышали, что я тут с тобой делаю. Все услышат, и обратной дороги не будет.
В остервенении хаотичных движений он запрещает ей опустить руку к развилке бедер. Удерживает ладонь разгоряченными, беспокойными пальцами, будто за жизнь борется.
— Рома, — ноет она, — что ты делаешь… Рома!
— Кончай так, — рычит он на ухо. — Я, блядь, не могу больше, Кира. Ты отдашься мне или я не знаю что.
Она мычит, волосы мотаются из сторону в сторону, и стискивает зубы, когда Роман вдалбливается внутрь сильнее. Пытается крутить ее на каменном члене, и, о Господи, она действительно близко, она не знает, что происходит, остается только хвататься за его волосы. Бураном проходится по телу каждый толчок.
— Ты будешь моей, иначе я… иначе ….
Вот же дурак! Повернутый просто. Это здесь вовсе не причем.
Он что не видит, что она сейчас взорвется и по кускам? Обоих их мучает.
— Быстрее, — всхлипывает Кира. — Еще немного, быстрее!
Роман впивается ртом в мякоть ее щеки и насаживает навесу на свой член разгромными, безостановочными движениями. Он сам стонет часто-часто и неожиданно звучно, кончая, но это не сравнится с ее поскуливанием ему прямо в ухо.
— Кира, — упирается лбом в взмокшее лицо, — Кира…
— Я чуть… я чуть… не задохнулась, ей-Богу, что же… ты…
— Кира, — повторяет он снова и снова.
Она пытается и натянуть платье обратно, и как-то коснуться его. Мотание головы напротив сбивает с толку.
— Подожди немного. Оставь так.
Он выдает что-то похожее на поцелуи по взмокшей, разгоряченной коже. Столь беспорядочно, будто завис в беспамятстве и не может выпутаться, и каждое прикосновение кружит ее и так воздушную голову.
