добавляло перца в жизнь.
— И к какому выводу ты пришел?
— Ты не помнишь, чем кончился тот вечер?
— Помню. «Больше никогда».
Он отклонился, глядя на меня с восхищенной полуулыбкой:
— Стерва. Какая ты жестокая стерва.
Сгреб в объятия, переворачивая на живот и вдавливая своим телом в кровать.
Шепнул на ухо хрипло:
— Обожаю тебя за это. Я, наверное, мазохист — иначе почему мне так нравится, когда ты делаешь мне больно?
— Наверное, — сквозь зубы прошипела я, пытаясь вырваться. Но Герман, хоть и не отличался могучим телосложением, все же был сильнее меня. И тяжелее. Он придавил меня, окольцевал пальцами запястья и не давал вырваться.
— Ты… — он приподнялся, позволив вырваться моим рукам и тут же вытянул их вверх, замкнув пальцами правой руки, словно в кандалы. А другой начал гладить меня. — Моя грешная любовь. Абсолютное искушение. Невозможное, неотвратимое и безжалостное. Перед тобой я бессилен. В любой момент можешь прийти и забрать меня.
— Когда ты не принадлежишь семье! — простонала я в отчаянии, уже зная, что не смогу сопротивляться ничему, что он собирается со мной сделать.
— И даже тогда.
Сердце гулко и больно стукнулось о грудную клетку. Если бы тут были терновые иглы, оно бы с радостью на них нанизалось, чтобы истечь кровью во славу любви. Потому что его слова давали слишком много надежды на несбыточное.
Наверное, я испугалась уточнять, что он имеет в виду.
Не поэтически, а реально.
Мои иллюзии были важнее истины.
К тому же он скользнул внутрь меня — горячий и напряженный, стиснул в объятиях, и я погрузилась в наркотический рай слияния наших тел.
Было не до того.
Кожа стонала от счастья, внутри плавилось искристое удовольствие. С каждым толчком его тела в мое вливался безумный коктейль всех гормонов счастья на свете.
Тогда. Смыл меня с себя?
И самое большое счастье было то, что после того, как мы закончили и лежали, обнимая друг друга, впереди у нас было еще много-много часов вместе. Здесь, в этой квартире, вдвоем.
Не только для секса, но и для разговоров, неспешного ужина, мелких рабочих дел, от которых все равно не избавиться ни мне, ни ему.
— Что закажем на ужин? — Герман встал, чтобы забрать телефон со столика в прихожей, куда бросил его много часов назад, когда мы ввалились в квартиру и сразу начали целоваться. — Лично я голодный.
— Ммм… — я потянулась к своей сумке, чтобы выудить из нее бледно-розовый пеньюар, захваченный специально для этого вечера и ночи. Шелк обтекал мои бедра и грудь и делал меня соблазнительной и развратной. Очень хотелось быть такой. — Может быть, я что-нибудь приготовлю для тебя?
Герман поймал меня на повороте к кухне, и его ладони скользнули под шелк, сразу касаясь кожи, словно предыдущие пара часов не насытили его голод. А потом я и ахнуть не успела, как он сдернул с меня пеньюар, вновь оставив обнаженной.
— Люблю, когда ты ходишь совсем голой, — заявил он, закидывая шелковую тряпочку повыше на вешалку. — И поэтому готовить ты не будешь, голой это делать опасно.
— Я так быстро перестану тебя возбуждать, — пожаловалась я, нежась в его ладонях, оглаживающих меня со всех сторон. Их тепло обволакивало и скользило по коже не хуже шелка.
— Меня возбуждает не голое тело, — сказал Герман, оставляя горячий поцелуй на плече. Он жег кожу, словно клеймо с лилией и напоминал, что несмотря на детей, мужа, работу и остальных претендентов, полностью я принадлежу только ему.
— А что?
— Ты.
Интересно, а Полина тоже ходит по дому голая?
Хотя нет, неинтересно.
Мне интересно только то, как ходит Герман — в серых спортивных штанах и белой футболке — а мне не разрешает надеть даже стринги!
Когда я пожаловалась, что не могу садиться голой попой на стул в чужой квартире, он привлек меня к себе и усадил этой голой попой себе на колени. Ужинать так было не очень удобно, зато очень, очень увлекательно.
А потом вскипел чайник, и мы пошли смотреть телевизор и пить чай, заедая острые моменты фильма маленькими печеньками с корицей. Я валялась, закинув ноги Герману на колени, а он все время отвлекался от фильма, чтобы что-то ответить собеседникам в телефоне.
Я сходила за добавкой чая и поворчала, что кто-то не закрывает кухонные шкафы — я чуть лбом не вписалась в дверцу. В ответ Герман прикусил мою губу, а когда я начала пищать — опрокинул на кровать, завернул в покрывало, как шаурму и оставил так лежать на добрых полчаса, пока опять занимался срочной работой. Выбраться-то самостоятельно я не могла!
Мы так усиленно притворялись, что уже давно живем вместе, что у нас своя рутина, свои привычные шутки, свои поводы для раздражения и «я тебе сто раз говорила!», что почти поверили в это.
И даже спать пошли, как люди, прожившие десяток лет вместе — он отвернулся, а я спряталась между ним и стеной, обняла его за спину и уткнулась лицом между лопаток, чувствуя себя защищенной от всех опасностей большого мира. Без всякого секса, только нежность и привычка.
Ну… почти. Через пару часов я проснулась от смутного томления во всем теле и обнаружила, что меня уже давно целуют во всех приличных и неприличных местах.
— А поспать сегодня планируется в программе? — проворчала я, закидывая ноги Герману на пояс и двигая бедрами так, чтобы ему было удобнее скользнуть в меня.
— Ты спи, спи… — мурлыкнул он на ухо. — Я тебя не потревожу.
Но он, конечно, потревожил.
Только любая игра рано или поздно заканчивается, а жизнь друг с другом мы еще не заслужили. Поэтому после утреннего сладкого секса — не просыпаясь, в полудреме — Герман ушел в душ и вернулся оттуда уже совсем другим. Свежим, собранным, с холодными глазами.
Я не удержалась от горького:
— Смыл меня с себя?
Он вздернул голову, но я уже спряталась в ванной и заперла за собой
