Брат Кирилл вздохнул, перекрестился и трижды со всей силы ударил ее плетью, смачно, с оттяжкой, так что на девичьей попке моментально вздулись три огненно-красных рубца.
Девчонка вытерпела порку молча, закусив губу, а потом встала, натянула трусики, поморщившись, когда они коснулись ранок, оправила юбку и смиренно сказала:
— Благодарю вас за науку, брат Кирилл.
Катя даже не задумывалась о том, что фактически является содержанкой Кирилла. Она просто жила, радуясь наступившей в ее жизни светлой полосе.
Брат Кирилл часто оставлял ее у себя в Барвихе, в огромном трехэтажном доме, из окон которого открывался чудный вид на лес и лужайку.
Дом стоял в самом удачном месте, потому что остальные виллы богатеев теснились на узких клочочках земли, словно скворечники, вытягивали этажи вверх, и из их окон можно было увидеть не красоты природы, а лишь высоченные соседские заборы да будки с охраной.
У Кирилла охраны не было, хотя поверх бетонного забора проходила проволока с пропущенным по ней током. Все функции по обслуживанию «усадьбы» выполняли многочисленные послушники.
Некоторые из них жили во флигеле и сторожке рядом с домом, некоторые приезжали из Москвы, чтобы поработать днем, а ночевать возвращались к семьям.
Как поняла Катя, никто из них не ходил на работу — она заключалась в обслуживании их пастыря. А он гордо говорил, что всех их содержит и кормит.
И ее он содержал. И Диму.
Впрочем, Димке перепадало лишь то, что брат Кирилл выделял Кате на карманные расходы. А эти суммы порой перекрывали се прежний месячный заработок. Их Катя всегда отдавала Димке, чувствуя себя виноватой, что не может проводить с ним все свободное время… и что тайно изменяет ему…
Несколько месяцев Кирилл занимался ее воспитанием и образованием. Они читали Евангелие и все тексты, где упоминается Дева Мария. Катя изучала самиздатовские свидетельства очевидцев явления Девы народу, училась различать на иконах лики Богородицы.
Прежде для нее было совершенно все равно, слева нарисован младенец или справа или же вовсе отсутствует. А теперь она могла сразу отличить Казанскую от Владимирской, Троеручицу от Семистрельной, а Умиление от Утоли Моя Печали…
Раз в неделю Кирилл выезжал с Катей за покупками и сам выбирал для нее наряды. Конечно, все они были белыми, начиная от летних платьев и сарафанов и кончая свитерами, пуловерами, шерстяными юбками. Он даже сам покупал ей нижнее белье лучших фирм и колготки самого светлого оттенка.
Через день одна из послушниц, профессиональная массажистка, делала Кате массаж с ароматическими маслами, разминая не только мышцы, но и некие энергетические точки, через которые она лечила и подпитывала организм.
Каждая точка отвечала за определенный орган: под коленками — за придатки, на плечах — за легкие, на предплечьях — за сердце…
Катя действительно поздоровела и стала чувствовать себя гораздо лучше. Но может, дело было не в целебном массаже, а в отдыхе и хорошем питании?
Кожа Катина теперь была нежного розового цвета, а не напоминала больше серый пергамент. Пепельные волосы, вымытые дорогим японским шампунем и ухоженные бальзамами и кондиционерами, блестели и вились пышными волнами.
В фирменном американском салоне Кате подобрали на компьютере прическу, а потом точно исполнили выбранную стрижку на ее голове.
Незаметно для себя самой и окружающих Катя постепенно превратилась из милой застенчивой девушки в молодую светскую даму. Девочка из аристократической детской, холеная и нарядная, ничем не напоминала скромную труженицу оптовых рядов.
И она больше не стеснялась высказывать свое мнение. Ей хотелось поделиться с окружающими полученными знаниями.
В это морозное утро Катя проснулась рядом с Кириллом. Она уже привыкла к тому, что остаться на ночь в квартире на Тверской и юркнуть к Димке под бочок ей удается все реже — от силы пару раз в неделю.
Видимо, брат Кирилл не хотел лишать ее возлюбленного мужских радостей, ограничив их среднестатистической медицинской нормой.
А Дима не роптал, когда Катя вечером звонила домой и говорила, что ей придется остаться, — он знал, как щедро оплачивается ее «сверхурочная работа».
Итак, Катя проснулась… Она потянулась под пуховым одеялом, посмотрела в окно, в котором был виден кусочек ярко-голубого неба, и сразу поняла шестым чувством, что день сегодня совершенно необычный.
— Кирилл, — позвала она, — скажи, сегодня что-то случится? У меня какое-то волнение…
Он улыбнулся:
— Ты почувствовала? — и бросил на постель длинную шубу, собранную из белых пушистых хвостиков с темными кончиками. — Прими, царица. Это настоящий горностай.
Катя зарылась лицом в мягкий невесомый мех… Нет… не то… Сердце ждет еще какой-то радости…
— Мало?
— Ну что ты… — слабо возразила Катя.
— Не лги… Я же вижу, что ты уже знаешь…
— Не знаю… честно…
— Мы едем на бал, — торжественно объявил брат Кирилл.
И Кате на секунду показалось, что время повернуло вспять, мгновенно открутило свое колесо на век назад… и она не современная девушка, а девица на выданье, которую впервые вывозят в свет на сезонные зимние балы…
…Весь день был посвящен подготовке: ванна, маникюр, массаж, прическа, макияж… И когда Катя подошла к большому зеркалу, на нее глянула оттуда незнакомая величественная дама.
Высокая прическа, открывающая тонкую шейку, смотрелась как старинный парик, густо накрашенные ресницы казались неимоверно тяжелыми и норовили опуститься вниз, полуприкрыть сияющие голубые глаза, чтобы пригасить немного, спрятать их неприлично восторженный блеск.
А вечернее платье из тонкой белоснежной шерсти элегантно облегало фигуру. Покрой казался совсем простым, без лишних деталей, но именно эта простота и стоила баснословных денег. Единственным украшением была длинная нить прозрачных индийских аметистов.
Кирилл объяснил Кате, что этот камень — талисман рожденных под знаком Рыб, он защищает от пьянства, сглаза и порчи. А ее надо беречь от дурных глаз, потому что ее тонкая натура легко поддается чужому воздействию.
«Разве? — удивилась Катя. — А ведь он прав… Я всегда кому-то подчиняюсь, словно не имею права голоса. Сначала родителям, потом Димке, а теперь вот Кириллу. Такой затянувшийся инфантилизм… Все мне указывают, как жить и что делать, словно я совсем несмышленыш… Но что поделаешь, если мне приятно подчиняться тем, кого я люблю и уважаю. Ведь настоящая любовь — когда растворяешься в любимом до конца, без остатка, становишься с ним одним целым… А значит, теряешь себя…»
