Да-да! Что-то есть общее. Где-то в уголках губ.
Но Алик тут же сердито оборвал себя: это уже шизофрения. Теперь он во всех девушках будет искать Татьяну. Знаем, читали. И с ума сходить пока не собираемся.
– Так ты придешь?
– Постараюсь, – смутился Алик. Кажется, он уже пропустил один вопрос, и Кит смотрел на него теперь как на тяжелобольного. – Извини, я тебя не поздравил с поступлением, – поспешно добавил он.
– Спасибо. – Уголки губ снова знакомо дрогнули, и Алик не мог заставить себя оторвать от них взгляд.
– Как тебе учеба? – Он задавал вопросы просто так, чтобы она подольше не уходила.
Ему было наплевать и на ее поступление, и на учебу, и на день рождения. Сейчас она уйдет, и вместе с ней исчезнет Татьянина улыбка.
– Нравится, – ответила она, а Алик уже не мог вспомнить, о чем он спрашивал. – Я же не Кит. Я учиться люблю.
Улыбка. Уголки губ. О чем она? Ах да! Об учебе.
– Ты не стесняйся, – говорила в это время Иринка. – На дне рождения будут только свои. Две мои подружки – я тебя с ними познакомлю, – мама, папа, Кит.
– И я, – добавил Алик.
– И ты, – засмеялась Иринка.
Потом в прихожей зазвонил телефон, и она стремительно сорвалась с места, в одну секунду исчезнув за дверью. Алик и Кит еще немного поболтали. Болтал Кит. Алик чаще всего невпопад только вставлял отдельные реплики и в конце концов чуть не заснул на полуслове.
– Старик, да ты уже дрыхнешь, – сказал Кит.
– Ага, – пробормотал Алик. – Мне пора.
– Оставайся ночевать, – предложил Кит.
– Нет. Я пойду.
– Заснешь по дороге.
– Не засну… Только приехал… Не выспался…
Алик городил чепуху и уже сам к ней не прислушивался. «Только приехал…» Когда только? Уже три дня, а все не выспался…
Кит деликатно промолчал и уже в дверях напомнил:
– К Даше все-таки зайди. Неудобно. Она обидится.
На что ей обижаться?
Но Никите пообещал:
– Зайду. Завтра.
Кит был прав – Алик по дороге заснул. В метро.
– Молодой человек, просыпаемся! Конечная станция. Поезд в депо. – Его трясла за плечо толстенькая женщина в форменной красной шапочке. – Встаем, встаем! Освобождаем вагоны.
Алик вышел и ругнулся про себя: придется пилить в обратную сторону, уехал черт знает куда. Нужно было остаться ночевать у Никиты.
Следующие два дня Алик болтался по Москве. Просто так. Без цели и без маршрута. Он делал так на первом курсе, когда только-только приехал, никого еще не знал и ни с кем не общался. Он выходил на любой станции метро, сворачивал направо или налево и шел по любой улице, то ныряя в какие-то переулки, то снова оказываясь на шумной трассе.
Тогда он делал это из двух крайне противоположных побуждений: во-первых, ему было тоскливо, тяжело и хотелось домой, а суета города и новые места немножко отвлекали, а во-вторых, он думал изучить Москву, потому что мечтал остаться здесь навсегда.
Эти блуждания иногда заводили его в какой-нибудь тупичок или в жуткие, отталкивающие темнотой чужие дворы, где горели только яркие окошки небоскребов. Его заставал на улице дождь, и он промокал до нитки и прятался в маленьких магазинчиках, через стекло смотрел на желтенькие квадратики окон и думал, как там уютно и тепло. Изредка какой-нибудь переулочек выводил его на уже знакомую улицу, и он искренне, как-то по-детски, радовался этому, словно получал долгожданный подарок.
Теперь тоска была иного рода. Алику казалось, что где-то глубоко-глубоко, непонятно где, и в то же время как будто во всем теле ныла и ныла какая-то струна, артерия, рана. Он уже не думал ни о чем конкретно, как в первые дни, он уже не хотел спать. У него было одно желание – избавиться от этого нытья внутри.
Темные дворы не пугали, знакомые улицы не радовали. Они только чуть притупляли обострявшееся в одиночестве нытье.
Свое обещание Алик не выполнил, к Даше не пошел. Не хотел. Не знал зачем. Думал почему-то, что станет еще больнее и то, что сейчас натягивалось и ныло, просто разорвется.
До боли в ногах, до усталого звона в голове он кружил по центру. Свободный гомон Арбата, ускоренный ритм Калининского проспекта, суета Пушкинской площади, тишина Большой Дмитровки, автомобильный чад Мясницкой… Все это оставляло безучастным и, в лучшем случае, либо раздражало, либо тупо фиксировалось уставшим от боли мозгом.
Поздно вечером он приползал в общежитие, глотал чай с какой-нибудь булкой, купленной по дороге, и в одежде валился на постель.
Через пару таких вечеров в общежитии его ждал сюрприз. На стареньком диванчике возле вахтерши сидела и лучезарно улыбалась Даша.
– Привет! – сказала она. – А я тебя уже три часа дожидаюсь. Где ты бродишь?
Алик пробормотал что-то невразумительное и повел гостью к себе. Поднимаясь на третий этаж, он немножко пришел в себя от неожиданности и начал оправдательную тираду:
– А я хотел к тебе завтра заглянуть. Понимаешь, дела… Я же только…
Даша, засмеявшись, перебила:
– Не надо врать, что ты только вчера приехал. Я звонила Никите, и он выдал тебя с потрохами.
Алик смешался и замолчал, долго ковыряя ключом в замке.
Яркая лампочка под потолком осветила запущенность комнаты, разбросанные в беспорядке вещи, грязную посуду, крошки на столе, незаправленную смятую постель со сползшим на пол одеялом.
Даша оглядела все это, но промолчала, Алик лишь уловил ее удивленный взгляд. Он суетливо смел крошки, сдвинул посуду, поднял одеяло…
– Не суетись, – усмехнулась Даша, аккуратно переставляя со стула на пол раскрытый чемодан. – Ты голодный?
– У меня булки в пакете, – смутился Алик.
– Прекрасно. Пока ты поставишь чайник, я вымою посуду. Давай-ка пошевелись, что-то ты совсем расслабился.
За чаем Даша болтала ни о чем: об университете, об общих знакомых, о каких-то сплетнях про звезд эстрады. Но когда темы были исчерпаны, а булочки съедены, она развернула свой стул к Алику и сказала:
– Объясни-ка мне, почему ты приехал на неделю раньше?
– Просто так, – пробормотал Алик, пряча глаза, как провинившийся школьник.
– Ты с ней поссорился? – Она старалась облегчить ему задачу наводящими вопросами.
– Нет, – подумав, ответил он.
Разве то, что между ними произошло, можно назвать ссорой?
– Но что-то ведь произошло?
– Мы решили, что нам нужно расстаться, – медленно, через силу сказал Алик и посмотрел ей в глаза, боясь увидеть торжество.
Так ничего и не разглядел. Разве что искорку жалости.
– Я тебя предупреждала, – мягко сказала она и задумчиво повторила: – Я же тебя предупреждала.
