Когда тот, древний Алексий стал совершеннолетним, отец с матерью нашли ему невесту, «отроковицу из роду царска».
У Алеши Никитина не было отца и матери, а потому невест ему никто не подыскивал, самому же явно было рановато об этом думать.
Однако же слова «из роду царска» занимали его воображение: царевна или принцесса, значит. Он, тайно от всех, уже тогда решил, что однажды отыщет себе именно такую.
Возможно, это сыграло свою роль в том, что, подрастая и взрослея, он мало внимания уделял девчонкам из его близкого окружения.
Того Алексия обручили и обвенчали, но...
На этом месте книги Алеша всегда спотыкался, кипя от негодования и не внемля доводам отца Олега...
...Как только окончилось брачное пиршество, молодой супруг в ту же ночь тайно оставил дом свой, сел на корабль...
...Корабль — это всегда казалось Алеше романтичным и завлекательным, но все остальное! Бедная молодая жена, которая наутро обнаружит себя брошенной!
Несчастные родители! Так долго вымаливали у Господа рождения ребеночка, а он оказался таким неблагодарным! Будь у Алеши семья, он бы никогда, никогда...
Единственное, чем мог на это ответить батюшка, так это погладить мальчика по остриженной ежиком голове, успокаивая:
— Ну будет тебе, отрок, будет... Не надо так расстраиваться. Умерь пыл страстей своих!
Итак, Алексий сел на корабль и уплыл в Лаодикию, а оттуда в Едессу Месопотамскую.
...Где это? Похоже на нашу Одессу, в которой мальчишке так мечталось побывать. Там море, там моряки, там медузы и дельфины, там чудесно...
А вот глупого римлянина Алексия море ничуть не интересовало. Помолившись усердно Нерукотворному образу Господа Нашего Иисуса Христа, — батюшка отметил этот факт как несомненную заслугу героя повествования, — сей выходец из богатой семьи раздал все, что имел при себе, бедным. Сам же «облекся в рубище нищеты» и отправился к храму Пречистой Богородицы, где стал на паперти просить милостыню.
Алеша тоже всегда готов был отдать друзьям все, что имел. Он никогда не жадничал, да и принято было в Озерковском детдоме делиться с товарищами.
Но нищенское рубище! Грязное, неопрятное — фу, какой позор! Да любого «инкубаторского» свои же засмеяли бы за такое! А директор бы сказал... даже подумать страшно о том, как разгневался бы директор, который всегда призывал беречь честь и достоинство родного дома.
А попрошайничать — это уж вообще последнее дело. Унижение.
Не лучше ли заниматься чем-нибудь полезным? Учиться или работать...
Батюшке, который в своих проповедях призывал прихожан именно к усердному труду, оставалось только помалкивать.
...Так провел Алексий более семнадцати лет, и все это время родители разыскивали его по всему свету, а молодая супруга неутешно оплакивала.
Молодая?! Да ей к тому времени было за тридцать, не говоря уж о том, что слезы женщину не красят...
Но больше всего Алешу Никитина удивляло то, что, по утверждению автора жития, Алексий за эти годы безделья, неопрятности и стыда «стал известным и почитаемым в Едессе». Вот уж чудаки были эти едесситы, в самом деле!
Нищий же Алексий «избегал славы человеческия и почитания». Правильно делал, что избегал, считал Алеша.
Видно, капля совести еще оставалась, коль стыдился принимать незаслуженные почести. Наконец-то совершил достойный поступок, бежал от всеобщего поклонения — опять на корабле, губа не дура! — в Киликию, где его никто не знал и не мог знать.
Однако — это место всегда заставляло Алешу растроганно глянуть в небеса — «смотрением Божиим, не хотя», то есть не по своей, а по Господней воле, беглец был доставлен не в неведомую Киликию, а в родной город Рим.
«Бог-то видел правду, — горячо восклицал мальчик, и священник, естественно, не мог с ним не согласиться. — Бог хотел вернуть этого дурака в семью, а то ведь там измучились все».
Ну, возвратился Алексий к родным. Да только не одумался, опять за свое принялся. Вместо того чтобы признать свою ужасную вину и покаяться, попросил он убежище в родительском доме все так же под видом неизвестного бесприютного нищего, терпящего — якобы! — лишения и невзгоды.
И так прожил в доме еще семнадцать лет, на глазах у оплакивающих его неутешных родителей и жены, которая осталась ему верна и больше замуж не вышла.
Вот садист! Семнадцать лет подряд глядеть, как хорошие люди страдают, и ни в чем не признаться! Это про них, таких преданных и верных, надо было житие сочинить. Это они — Люди Божии...
...Только после его смерти обнаружилось, кто был этот нищий.
«Эх, — думал Алеша. — Жаль, что он жил так давно и уже умер. Я бы ему репу начистил так, что еще семнадцать лет помнил бы!»
А отец Олег, чтобы закруглить наконец трудную для него беседу, предложил наилучший выход:
— Не отправиться ли нам с тобой ко мне, не попить ли чайку с земляничным вареньицем?
Ну, по этому вопросу у них с Алешей Никитиным разногласий не возникло...
Наверное, итальянцы очень счастливые люди, потому что вся нация «часов не наблюдает».
Открытие выставки состоялось с большим опозданием, а потому, придя к Дворцу кино далеко за полдень, Алена и Алеша упустили совсем немногое: без них была только-только перерезана шелковая ленточка, что, как всегда, означало открытие выставки, да произнесены губернатором Лидо первые, официальные, приветственные слова.
Едва влюбленные переступили порог просторного холла, как заполнявшая его пестрая толпа молодежи разразилась аплодисментами.
«Меня приветствуют так бурно, — растерянно подумала Алена, — как будто я все-таки утонула, стала русалкой и заслужила посмертную славу...»
Приветствовали, однако, вовсе не ее.
На невысоком подиуме, вообще-то предназначенном для камерного оркестра, сейчас стоял, что-то гортанно выкрикивая на ломаном французском и размахивая руками, рослый негр в узорчатом балахоне и круглой шапочке, похожей на коробку от зубного порошка. Его экзотическое одеяние из тонкого шелка развевалось подобно крыльям летучей мыши, и выглядел оратор весьма живописно.
По бокам от него стояли два переводчика: один передавал слова речи по-итальянски, другой — по английски. Все трое говорящих были экспансивны, а потому три языка перемешивались, и, кажется, никто в зале ничего не мог понять.
— У вас тут выставка или митинг? — усмехнулся Алексей.
— Тсс! Это, как я понимаю, и есть наш спонсор. Его зовут Нгуама. Не знаю только, имя это или фамилия.
— Может, племенной титул? Что-нибудь вроде Владыка Наскальной Живописи или, к примеру, Савва Мамонт Большая Акварель.
