А небо постепенно исчезало, наматываясь на верхний поперечный стержень.
— Это не негатив, — завороженно прошептал Алексей. — Это Апокалипсис. «И небо скрылось, свившись как свиток, и всякая гора и остров сдвинулись с мест своих...»
Читал ли чернокожий художник Откровение Иоанна Богослова, нет ли — только движущаяся картина и в самом деле очень напоминала конец света.
Уплыли вверх кроны деревьев, а у их подножий возникли фигурки людей с примитивистски очерченными контурами, действительно имитирующими наскальную живопись. Только цветовое и, так сказать, световое решение было иным.
Белые, угловатые, немного неуклюжие, но экспрессивные силуэты воздевали тонкие руки к исчезнувшему небу, как будто возносили мольбу тому, чего уже не существовало.
— И возопили они громким голосом, — снова на память процитировал Алексей, — говоря, доколе, Владыка святый и истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу? И даны были каждому из них одежды белые...
— Перестань, — поежилась Алена. — Мне жутко становится. По-моему, это просто племя ворожит об успешной охоте! Когда взойдет солнце, мужчины возьмут луки и копья и отправятся добывать себе пропитание.
Флейта замолкла, и какие-то секунды в холле стояла полная тишина. Никто из зрителей не шелохнулся. Присутствующие даже не заметили, что в руках у Нгуамы оказался уже другой инструмент — не то барабан, не то тамтам.
И вдруг — бодрые, дробные, со сложным ритмическим рисунком позывные, а потом...
Алена оказалась права. Ночь сменилась утром. На свитке взошло солнце.
Необъятное, нескольких метров в диаметре, оно занимало весь открывшийся участок ковра и было багрово-красным!
По залу прокатился не то крик, не то вздох: после черно-белой гаммы всплеск агрессивного насыщенного цвета произвел настоящий шок.
Никто из художников не понимал, как можно было достичь подобного колорита. Возможно, использовался неизвестный им пигмент из сока экваториальных растений.
— Он гений, — тихо, ошарашенно сказала Алена.
Она не заметила, как огорчили и даже покоробили Алексея ее слова. Не услышала, как он отозвался о зрелище пренебрежительно, хотя сам только что находился полностью во власти увиденного:
— Подумаешь! Ничего особенного. Просто «волшебный фонарь» больших размеров. Пародия на изобретение братьев Люмьер, только с явным опозданием, больше века спустя...
Нет, она этого не слышала, потому что, забыв о приличиях, пробиралась к гордому триумфатору Нгуаме, чтобы... поцеловать его в блестящую черную щеку.
По-братски, как художник художника.
Это был знак восхищения его оригинальным мастерством, в котором она во время комичной вступительной речи имела неосторожность усомниться. Это было признание собственной неправоты и предвзятости. Ничего более.
Алексей, однако, насупился и сник.
После этого публика разбрелась по холлу для осмотра остальных картин. Защелкали фотографические вспышки, репортеры кинулись брать интервью у авторов. К Нгуаме выстроилась целая очередь журналистов.
Среди всеобщей суеты Алена никак не могла отыскать взглядом Алексея, чтобы подвести его к своим «вещичкам», таким маленьким и скромным по сравнению с монументальностью африканской эбакокукографии.
Она даже вскочила на освободившийся подиум и выкрикнула в микрофон, который еще не успели отключить:
— Синьор Никитин! Просьба подойти к стенду России!
Никто не отозвался. Синьора Никитина, похоже, в холле Дворца кино не было.
Зато, так и не ответив на вопросы корреспондентов, к ней размашисто вышагивал Нгуама, только сейчас пришедший в себя после первого в его жизни поцелуя белой девушки.
— Рюсси? — восторженно спрашивал этот художник, искусствовед и меценат, благоговейно потирая правую щеку, которой коснулись ее губы. — Вуз эт де Рюсси? Мадемуазель Вьязь... Вьязь... О, сэ диффисиль...
— Вяземская, Вяземская, — подтвердила она, вглядываясь в пеструю выставочную толпу поверх его головы, увенчанной коробочкой от зубного порошка. — Трудная фамилия, согласна. Но не труднее, чем ваша эбако... эбаку...
Чернокожий гений со счастливой широченной улыбкой тянул ей свою светлую ладошку для официального знакомства. Но она воспользовалась его рукой по-другому, как при выходе из городского транспорта: оперлась на нее, чтобы удобнее было спрыгнуть с подиума.
Не совсем вежливо отстранив Нгуаму, бросилась к выходу. Найти Алексея было для нее сейчас гораздо важнее, чем завязывать интернациональные контакты, пусть даже с человеком очень одаренным и очень богатым.
Она увидела Никитина, только когда выбежала на улицу. Он, видимо, только что купил с лотка пачку сигарет и теперь нервно закуривал, присев на низенькое газонное ограждение.
Неслышно подошла, встала почти вплотную. Алексей ее не замечал. Вернее, старательно делал вид, что не замечает.
— Я думала, ты не куришь, — сказала она. — Полдня обходился без табака.
— А вот теперь захотелось, — сухо ответил он, не обернувшись в ее сторону.
— Ну и как? Хорошие сигареты?
— Дрянь. «Беломор» лучше. Только, к сожалению, его здесь не продают.
— «Беломор»? Папиросы? Гадость какая. Вонища.
— Кому как. По мне, так это самый приятный запах на свете. С детства его обожаю.
— Что, твой отец такие курит?
— Какая тебе разница! — Он закашлялся, с отвращением затушил недокуренную сигарету о бордюр тротуара и выбросил ее в урну. — Можно подумать, тебе это интересно.
— Интересно.
— Хм.
«Да он просто ревнует! — начала понимать Алена. — Точно, по всему видно, приревновал к Нгуаме. Приравнял поцелуй в щеку к нашему брудершафту! Ничего себе, ведь мы только-только познакомились... Но это, в общем-то, даже приятно».
— Алеша! — требовательно произнесла она. — А ну-ка, посмотри на меня, пожалуйста!
— Зачем? — угрюмо спросил он.
— Ах вот как! Выходит, незачем! — В ней проснулось хитроватое женское кокетство. — Значит, наоборот, это я тебе неинтересна! Я уже успела тебе наскучить!
Тут он наконец повернулся и недоверчиво, испытующе глянул на нее исподлобья.
Но девушка твердо решила играть роль до конца. Опустила уголки губ книзу, как это делают обиженные дети:
— Даже мои картины не хочешь посмотреть. А я-то надеялась... Что ж. Видно, не судьба.
Она изо всех сил старалась, чтобы голосок ее казался слабым и дрожащим. Провела кулачком под глазом, как будто смахнула невзначай набежавшую слезу.
Грубоватая игра, однако он клюнул, вскочил:
