Улыбка Сэма слегка скривилась, когда он поспешно отхлебнул кофе. Я добавила два куска сахара в свою чашку. Когда Сэм в прошлый раз сказал, что я хорошо умею врать, я думала, что он имеет в виду моих родителей. Например, я их уверяла, что готовлюсь к экзаменам, а на самом деле смотрела концерт Стинга, потому что я была еще маленькая и меня туда не пускали. Родителям тогда я сказала, что переночевала у друзей.
Во мне поднималось раздражение, но я его подавила. А вдруг он догадался, что я наврала с три короба о всей моей жизни? Потом он посмотрел мне в глаза, и я быстро закинула ногу на ногу.
— Ну, что? Я решил, что мы сможем помочь друг другу. Я тебя прикрою, пока ты будешь следить за своей анорексичкой, а ты поможешь мне с Нилом.
Выбора у меня не было. Отказаться было невозможно. Хоть я и боялась впутываться, но у меня было такое чувство, что рассказ Сэма о Ниле — этовсего лишь вершина айсберга, и я решила им помочь. Ведь Таскеры — хорошие люди. И Нил — хороший человек. Просто героин преобразил его, и он стал как вампир. Внешне вампиры могут выглядеть так же, как и раньше, но на самом деле они уже другие.
— Ладно, — сказала я, и моя судьба решилась. Я залила свой страх еще одним глотком кофе и азартно схватила сумку: — Пошли!
— Я надеялся, что ты скажешь именно это.
Он встал, и я подумала: «Где же под джемпером у него запрятан пистолет?» Мне-то приходилось больше рассчитывать на умение дать коленкой в пах. Если, конечно, удастся подойти так близко, прежде чем упасть в обморок.
Мы остановились в нескольких метрах перед автобусной остановкой, за углом дома Дэниела. Я сидела на переднем сиденье «сааба», рядом с прихлебывающим кофе Сэмом. Это была его третья чашка с того момента, как мы покинули кафе в участке. Я не понимала, как при огромном количестве циркулирующего в его крови кофеина он мог оставаться таким спокойным (и почему не бежал в туалет). Что-то в нем проявилось новое, более человечное, что ли, но он хорошо умел это прятать.
Мы объехали вокруг квартала. Все выглядело так, как будто в доме номер семнадцать по Риверсайд-авеню никого не было. В прихожей не горел свет, и никто не собирался гулять с собакой. Я рассказала Сэму, как застала больного Дэниела дома, но поскольку невозможно было проверить гараж, нам оставалось только надеяться, что он все же вышел на работу. А может, позвонить ему?
Я взяла у Сэма мобильник и позвонила по номеру, который мне дала Элен, в «Южные мобильные телефоны». Дэниел поднял трубку после третьего гудка.
— Алло? Дэниел Гласе слушает.
Я дала отбой. Что ж, он говорил в нос, но был жив-здоров. И не в постели. Надо было раньше позвонить!
— Бессмысленно здесь стоять, — сказал Сэм. — Нас снова засекут соседи.
— Меня ни разу не засекли, — деликатно напомнила я.
— Ты женщина.
— Какая разница?
— Обычно женщины не вызывают подозрений, — пояснил он и глянул на меня. — Конечно, одни больше, другие меньше, но, в общем, не вызывают. А вот мужчина в машине на пустой дороге виден за километр. Он может оказаться разбойником, вором, убийцей. Женщина же в машине выглядит безобидно, как будто она ждет своего мужа.
— Эй! Я не просто сидела в машине и думала, что все сойдет гладко только потому, что у меня есть груди. Я надела камуфляжный наряд, сходила в парк, поговорила с соседями. Я все продумала!
— Ты вторглась на частную территорию, обманула соседку и вломилась в дом.
Я проглотила обиду и сказала:
— Что, если припарковаться подальше, напротив автобусной остановки? Мисс Кроссовкинг наверняка приезжала автобусом.
— Хорошая мысль.
Он развернулся, и мы остановились в переулке, лицом к главной дороге, пересекающей Риверсайд-авеню. Он включил «Национальное радио», а я, утонув в кожаном сиденье, приготовилась ждать. Прошло три автобуса. Никого в кроссовках не было. От того, что я пристально смотрела на остановку, у меня заслезились глаза.
Я все время двигала ногами, чтобы они не затекли. Сэм же так и не переменил свою расслабленную позу. Он даже сиденье от руля не отодвинул. В воздухе висела тишина. Я изо всех сил старалась не потерять бдительность.
— Так что ты будешь делать с Нилом?
— Хочу поместить его в реабилитационную клинику на следующей неделе. Но, боюсь, его там не примут. Он слишком часто сбегал оттуда, и они не могут рисковать, теряя попусту место. Но я что-нибудь придумаю.
— А ты уже поговорил с ним об этом? — спросила я, подозревая, что он захочет препоручить это мне.
— Нет, это твоя работа.
— Значит, его самого никто не спрашивает. У него что, нет выбора? — настаивала я.
— Нет.
Я возмущенно фыркнула:
— Прости, но я думала, что должна буду помогать ему, а не запугивать. Я думала, мы сделаем так, чтобы он сам увидел, что это ему нужно. А не просто заставим.
— Мы и хотим.
— Хотим — что?
— Хотим помочь ему.
— Да, но захочет ли он такой принудительной помощи? Он терпеть не может тех, кто указывает ему, что делать.
— Никто не любит, когда указывают, но иногда это необходимо.
Я горько рассмеялась:
— Подумай, почему он оказался в такой ситуации. Потому что он обороняется. Он не вписывается. Не находит себе места в этой жизни. И сам это знает. Скорее всего, в глубине души он хочет вернуться к нормальной жизни, но чувствует, что зашел слишком далеко.
Я посмотрела на остановку, куда подошел следующий автобус. Никого.
— Если ты хочешь бросить ему спасательный круг, — продолжала я, — не нужно швырять им в него и приказывать цепляться. Это бесполезно, особенно когда кругом соблазны. Ты, конечно, должен бросить ему круг, но должен и убедить за него схватиться. Может, ради матери. Может, ради отца. Может быть, ради будущего. Но не надо ворошить прошлое или заводить разговор о его ошибках. О том, что он искалечил себе жизнь или не получил образование. Ты просто снова заставишь его защищаться. Вместо этого помоги ему как друг. Покажи, что это хорошо, а не говори, что иначе не спастись. В противном случае он швырнет этим кругом в тебя.
— Вот видишь! Только ты и сможешь его убедить.
Я вздохнула:
— Хорошо.
Я не понимала, как Нил угодил в такие неприятности, но представляла себе, что это такое — быть потерянным. Я помнила свое безрассудное стремление стать другой, жить своей собственной жизнью, отстраниться от всего усредненного и консервативного. И я это сделала. Я отстояла право быть одиночкой. Пока на втором курсе не влюбилась в известного в универе парня. Тогда я внезапно стала совершенно другой девушкой.
Я поменяла длинные черные юбки на джинсовые мини, толстые черные чулки — на прозрачные, ботинки «Док Мартенс» — на розовые воздушные сандалии. И так, с каждым новым бойфрендом, я снова и снова становилась кем-то другим, меняя вкусы и наряды, пока не закончила университет. Проработав несколько лет на скромных должностях, я переехала в Мельбурн, пробыла там шесть тоскливых месяцев и поняла, что не знаю, кто я такая на самом деле, какую музыку люблю, что хочу смотреть по телику. Я превратилась просто в гелфренд, без своего характера и лица.
