ладно, на эмоциях, напугалась. Но когда я вытаскиваю паспорт, отлетевший в гущу кустов, то вопросов к тому, почему она не спохватилась до сих пор, прибавляется. И ведь спасибо, что Герасимов долбанутый не вернулся за трофеями. А то было бы у него чем шантажировать.
Я не тороплюсь осознанно, и мои усилия оправдываются. Заманавшийся ждать завершения моих уборочных мероприятий дворник машет рукой и чешет куда-то в дальний угол двора.
Будто на мое усмотрение оставляя, что делать с сумкой Кати – вернуть ли ей своими руками или отправить в урну.
Я выбираю вполне понятный вариант.
Когда мы останавливаемся у двери Холеры – я умоляюще сжимаю ладонь Антония.
– Я только сумку ей отдам, лады?
– Перед кем ты оправдываешься? – читаю в сердитых глазах сына.
Хочу залепить себе оплеуху. Вся моя затея с каждым часом, да что там – с каждой минутой начинает выглядеть все сомнительней.
Холере от моей близости совсем не сладко, маленькой Карамельке – ни жарко, ни холодно, а Антонию – совершенно паршиво находиться здесь.
Но кроме как здесь я не могу быть.
Я и так столько упустил из жизни дочери.
Сам тот факт, что она у меня есть, моя, родная, да еще и напополам не с кем-нибудь – с Холерой, он держал меня на ногах похлеще всякого энергетика. А ведь я паршиво спал последнюю неделю. Не мог, просто не мог, даже глаза закрывал с усилием.
Когда звоню – чувствую, как с каждой секундой ожидания внутри наматывается на барабан тугая жила. Мне кажется, я даже слышу легкие шаги с той стороны двери. Только то, что я их якобы слышу, никак не влияет на запертость двери.
Я поднимаю сумку на уровень глазка. Неужели не откроет ради дела?
Томительная пауза выдерживает аж пару полноценных минут. Потом замок наконец лязгает и дверь открывается.
Она серьезно стояла с той стороны и смотрела на меня, размышляя, открывать ли?
Судя по всему – да…
Ох, черт…
С этим надо что-то делать, точно…
Я же не могу так всегда на неё реагировать.
Как?
Как олень в луче прожектора. Замирая и нутром, и телом, впиваясь глазами в такие спелые, такие роскошные губы… которые очень едко кривятся. Это – а еще стиснувшиеся на моем кулаке ладони Атона заставляют меня чуть прийти в себя. И заметить протянутую вперед руку и выжидающе поднятую бровь.
Будто готова забрать свое ровно так же, как и получить список требований в качестве выкупа.
Уютная такая. Домашняя. Так сложно протягивать ей сумку и не скользить глазами по мягкой ткани футболки с единорогом, по голым коленям, по пушистым тапочкам со звездочками, и не думать…
А чего стоит не думать, что в таком виде она могла бы встречать меня. Каждый гребаный день…
Ох, черт.
Второй раунд бездумно сливаю Холере. Даже слова не получается выдавить. И она мне, увы, ничего не сказала.
Беру себя в руки и потому, когда Катя берется за гладкую кожаную сумку в моих руках – я успеваю накрыть освободившимися пальцами её запястье.
– Я хочу поговорить. Про Карамельку.
Она вытягивает – хотя нет, пожалуй, выдирает руки у меня из хватки, по-прежнему не говоря ни слова.
– Хорошо, – не настаиваю, – тогда проговорим более актуальное. Ты полицию вызвала?
Девочка тысячи мелких движений. Вот вроде бы еле двигает подбородком вверх, а какой эффект – будто окатила меня ледяным презрением, снизу вверх из ведра плеснув.
– Надо вызвать, Катя. На тебя, в конце концов, напали.
Не сказать, что я в них верю, но если Герасимов толчется рядом, полицейский "бобик" отпугнет его и вынудит обходить дом Холеры стороной. Хотя бы какое-то время.
Бог ты мой, какими же вилами на воде писано мое спокойствие сейчас. Мне надо не бесить её, надо находить какие-то общие решения, а значит – и выпускать на волю обиженного идиота мне нельзя. Нельзя… Но как же чутко эта тварь спит. Катя только косо на меня глянула, а у меня уже внутри лопнула еще одна гнойная язва.
Я дал ей время осознать, что между нами что-то больше, чем секс по срезу, а она… Бросила все, сбежала, даже не подумала дать о себе знать. И о Карамельке тоже…
Кой-кому я бы сказал пару ласковых, что вот такие вещи мне открылись только сейчас.
– Хочешь, полицию вызову я, – предлагаю, излучая радиоактивную доброжелательность, – все им сам объясню, от тебя, наверное, только протокол и понадобится подписать. Или что там у них сейчас.
Катя смотрит на меня, в упор, неподвижно, обвиняющее.
Будто звучит над моих ухом её холодный голос.
– Будто мне есть разница, что там у них сейчас.
Нет, она этого не говорит, это додумываю я.
И все же я вижу реакцию: короткий рывок подбородком вниз-вверх, а после – хлопает от души захлопнутая Катина дверь. Катя её и захлопывает, будто хлещет меня по щекам, не позволяя соприкасаться с ней вообще ни на каком поле. Даже на вербальном.
Что ж, я надеюсь, что правильно понял. Это поведение означает «да», и я могу вызвать полицию, а может – "шли бы вы лесом со своими бессмысленными ритуалами, Юлий Владимирович!"
Я-то, конечно, пойду лесом, я люблю походы. Но в этом вопросе пускать все на самотек я не согласен!
– Ну, солнце, ну давай не хмурь бровки.
– Буду, – бурчу я и глубже забираюсь в кокон из одеяла, – буду хмурить бровки, вся буду хмурая, покроюсь морщинами и на свадьбе буду похожа на шарпея. Вот тогда-то ты и пожалеешь!
– Я люблю шарпеев, между прочим, – Кир лыбится мне с экрана смартфона. Надо было взять планшет, но как же лень было вылезать из кровати…
– Даже не проймешь тебя ничем. Бесишь, – настроение совершенно пасмурное, даже вопреки тому, что добрым утром мне служит эта вот очаровательная рожа. Потому что фигли она мне только по видеосвязи светит? Я его тут хочу! Чтобы обнимал, целовал, ерундой своей развлекал.
– Коть, я завтра уже буду с вами, – мурлычет Кир и перекатывается на живот, чтобы я полюбовалась на его виртуозно вздыбленные вихры, – и мы со всем разберемся. А до той поры – постарайся по минимуму выходить из дома.
– Угу-угу, – киваю кисло, – легавые то же самое сказали.
– Фу-ты, ну-ты, легавые, – Кир смеется, – котя, что это внезапно за прозападные настроения?
– А кто их просил в полицию переименовываться? – воинственно бормочу. – Были милицией – и все их дружно ментами называли. А сейчас как?
