Значит, всё.
Нельзя было мне даже думать о том, что наше счастье конечно!
Напророчила, дура, дура, дура!!!
Сама виновата!
Сглазила!
Я отбросила телефон, попыталась еще раз встать, и на этот раз мне это удалось.
На подгибающихся ногах, как была, в длинном домашнем платье и босая, пошла в сторону выхода.
По пути прихватила только резинку для волос, убрала непослушно выбивающиеся кудри в высокую шишку, захлопнула дверь, даже не оглянувшись на наш с Бродягой оставленный позади мирный дом. Почему-то было ощущение, что больше такого не будет.
Что-то другое — обязательно, и , может, даже лучше, чем до этого… Но вот такого тихого, безвременного счастья, только нашего, одного на двоих, не повторится… И это причинило бы боль, если б я была способна вообще хоть что-то ощущать, кроме мерзлого кома в груди.
У дома стояла машина, я молча села на заднее сиденье, только теперь обратив внимание на то, что босая.
Но машина уже тронулась, и мне показалось глупым просить вернуться.
Ничего.
Обувь — это такая ерунда, на самом деле…
Главное, чтоб мой Бродяга был в порядке. Чтоб живой был…
Я же не успела ему про ребенка сказать, нельзя было молчать, дура-дура-дура!
Нет, чтоб радоваться тому, как все хорошо у нас, умножая таким образом счастье!
Я же, вместо этого, все подспудно ждала и ждала чего-то плохого. Чувствовала, что все закончится. И закончится плохо…
Ведьма! Сглазила! Прав был папа…
Перед глазами все начало расплываться, и я с недоумением поняла, что плачу. Чуть ли не с подвывом.
Словно… Словно по покойнику!
Эта мысль настолько испугала и одновременнно разозлила, что я изо всех сил вцепилась ногтями в ладони и одновременно зубами в нижнюю губу, причиняя себе боль, наказывая себя за эти страшные мысли.
И, парадоксально, стало легче.
Я сумела выдохнуть, вытерла слезы и заставила себя успокоиться. Хотя бы снаружи.
Сначала надо выяснить, что с ним, почему он не отвечал на звонки, пропал на полночи, а теперь не смог сам приехать. И не думать, не думать, не думать!
Чтоб не накликать беду.
Двор Хазарова, освещенный по периметру, оказался неожиданно многолюдным.
Я обратила лишь внимание на то, что место для машины, привезшей меня, едва нашлось в череде подобных ей внедорожников, на веранде, где любил сидеть сам хозяин с друзьями, поместилось не меньше десятка человек, а сама атмосфера напоминала военную.
Когда-то я читала Марио Пьюзо, и там было такое чудесное определение “залечь на матрасы”. Это мафиози так делали, при опасности собирались в одном месте, в квартире какой-нибудь, например, и , натурально “залегали на матрасы”, пережидали острые моменты, вооруженные до зубов и готовые дать отпор.
Здесь атмосфера была похожей.
Но все это шло фоном, я едва ли обратила внимание на других людей, потому что мужчины на веранде неожиданно замолчали, увидев меня, и разошлись в стороны…
Я посмотрела на широкий дачный диван… И ощутила, как ноги все-таки подламываются.
Не знаю, каким чудом не упала, наверно, просто инстинкты сработали: надо дойти до него. Надо потрогать, надо ощутить, что он настоящий. Теплый. Живой.
Бродяга полулежал на диване, и в неверном свете и отбрасываемых окружающими тенях мне показалось, что лицо у него тоже в тени.
И только присмотревшись внимательней, я поняла, что это следы от ударов…
И кровоподтеки. И рука на перевязи. Белой-белой…
И на груди тоже перевязка…
А ниже, на животе — синяки, огромные. Уже синие. Страшные.
Он полулежал и смотрел на меня, молча, серьезно, с ожиданием…
И я…
Я поняла, что мне сейчас во что бы то ни стало надо его ожидания оправдать.
А для этого надо найти в себе силы и сделать первый шаг. К нему.
Глава 39
Бродяга был занят. До самых гланд, буквально до того, что от монитора взгляда было не оторвать. Во избежание, как говорится. Самый опасный, переломный момент, тяжелый. Хазар и Каз работали в поле, а он, из-за временной потери трудоспособности, сидел, типа, в офисе. В штабе.
Из-за ночного рандеву, из которого самому Бродяге удалось выбраться только на нерве и мышечной памяти, да еще и на своем обещании котенку вернуться, все их планы полетели в задницу, пришлось спешно ускоряться и подстраиваться под меняющиеся обстоятельства.
Пока Бродяга разбирался на месте с людьми Шишка, изображая сумасшедшего берсерка, а Каз отвлекал внимание, привычно вливаясь в свою стихию беспечного придурка-гонщика, Хазар, пересидев в укрытии несколько самых горячих часов, когда Шишок, обезумев от наглости противника, пошел ва-банк и буквально наводнил город своими людьми, внезапно проявился с тыла.
То есть, со стороны партнеров, доказуху на которых притащила его нянька на флешке.
И, видно, так жестко там сыграл, что они обгадились и мгновенно развернули лошадей, сдавая Шишка и делая его крайним. Типа, это не мы такие, это все он, а мы не знали, а наши обнимашки с его людьми на флешке и совместный распил бабла — подстава жесткая и неожиданная.
Понятно, что все белыми нитками шито, и надо бы гадов давить и додавливать, но… Но сейчас было не время.
Потому Хазар делал вид, что дурак всему верящий, исключительно для того, чтоб дело закончить.
Много бабла, много сил, много энергии в него вложено.
Нельзя бросать, отступать, отдавать…
Да и не в его это характере.
И вот сейчас как раз игрался завершающий акт драмы.
От придурка Шишка, осознавшего, что все упущено, что Хазар ушел живым и проявился у власть имущих, тех еще продажных тварей, кстати, можно было ждать любой дурости. Славился он этим.
Бродяга сидел на диване, устроенный со всеми возможными удобствами, и отслеживал одновременно камеры видеонаблюдения на заводе - камне преткновения, обстановку на предприятиях, находящихся в собственности холдинга Хазара, хотя с этой стороны нападение маловероятно, но это же Шишок… Плюс ко всему, координировал действия армии Хазара, пока тот общался по понятиям с тварями, продавшими его Шишку. Самого Шишка искали.
И, конечно, непременно найдут, но к тому времени руки у Хазара должны быть развязаны, а договоренности с городскими псами обновлены. И, зная, Хазара, обновлены они будут на новых условиях. Очень уж накосячили ребята, официально держащие город, общаясь не с теми, с кем надо, на камеру.
Жаль, что решить с ними нельзя так же конкретно, как планируется с Шишком. Не того уровня люди. Но ничего… Время идет, люди меняются… А память у Хазара крепкая, и Бродяга не сомневался, что друг детства хорошо запомнит эти попытки поиметь его без мыла.
И те, кто пробовал от него избавиться, стравив с Шишком, тоже это явно понимали.
И вряд ли будут сидеть и ждать, когда у Хазара до них руки дойдут…
Так что веселье впереди, столько веселья…
И надо все внимание в дела, лишь туда…
Его рыжий котенок улыбалась, такая солнечная, такая красивая.
Совсем не похожая на саму себя, ту, какой была ночью, когда увидела его, всего побитого, на веранде у Хазара.
Бродяга тогда подумал, что она в обморок грохнется, и даже попытался привстать, чтоб поймать…
Но Ляля в очередной раз удивила.
Прикусила губу, блеснула глазами, полными слез, и кинулась к нему, сходу падая на колени перед низким диваном и легко, боязливо трогая перевязанную грудь, руку и затем поднимая взгляд к лицу.
Он замер, боясь спугнуть и думая только о том, что те места, где она прикоснулась своими тонкими пальчиками, иррационально болят меньше…
А затем и вовсе перестал думать, утонув в рыжих, полных тревоги и одновременно облегчения глазах.
— Бродяга мой… — тихо, так тихо, что слышал только он, да и то едва-едва, прошептала она, — живой…
— Ну конечно живой, — так же тихо ответил он ей, сглотнув неожиданный ком в горле, — я же обещал…
