— Да… — кивнула Ляля немного заторможенно, — ты всегда выполняешь обещания…
— Да…
Она приподнялась чуть-чуть и провела прохладными, чуть влажными губами по его скуле, украшенной черным синяком. Замерла, словно проверяя его реакцию и готовясь отпрянуть, если будет больно, но Бродяга только потянулся к ней, положил тяжелую ладонь на талию, привлекая ближе.
И Ляля, судорожно выдохнув, принялась легко-легко, словно крылом бабочка касалась, проводить губами по его лицу, не целуя, а будто наощупь исследуя повреждения, как слепая.
Он не мешал, только придерживал и счастливо жмурился от ее прикосновений, нежных-нежных, по-кошачьи осторожных. Подумалось, что котята так вот трогают носиком, знакомясь или исследуя что-то новое…
Ему плевать было в этот момент на то, что они не одни на веранде, что тут полно парней, молча глядящих на них… Бродяга лежал, прижимая к себе своего котенка, и умирал от удовольствия, боясь вздохнуть сильнее, чтоб не спугнуть…
Потом, правда, кто-то из окружающих их придурков то ли кашлянул, то ли просто вздохнул резко, и Ляля дернулась, открыла глаза и пугливо оглянулась.
Покраснела до корней волос, попыталась встать, но Бродяга не позволил.
— Тихо, котенок, тихо-о-о… Побудь рядом…
Ляля тут же послушно прижалась обратно к нему, выдохнула.
— Ты… Тебе больно…
— Нет. Когда ты рядом, вообще не больно…
На экране пискнуло сообщение, и Бродяга, поймав себя на том, что опять отвлекся на рассматривание Ляли, весело готовящей завтрак, одновременно болтая с основательно помятой за ночь с Хазаром нянькой и вполне довольным жизнью сыном Хазара Ванькой, сцепил зубы и силой воли заставил себя повернуться к экрану. Глянул, нахмурившись, сел ровнее.
И потянулся к телефону, возбужденно скалясь.
Понеслась!
Глава 40
Я рассматривала Аню, невысокую, больше похожую на очень симпатичного парнишку, девушку, с короткими светлыми волосами, стараясь быть веселой и легкой, привычно прячась за любимую маску ласковой пустоголовой няши, но в глубине души царили смятение и страх.
Конечно, они никакого отношения к самой Ане не имели, про нее как раз все понятно было. Утомленный вид, темные пятна на светлой коже, так похожие на мои, когда Бродяга ночью увлекался и причинял сладкую, томительную боль своими губами. Тревога и боль во взгляде. Ничего иного я от женщины Хазара и не ожидала. Не тот это человек, чтоб рядом с ним себя спокойной и умиротворенной ощущать. Тем более, что обстановка была крайне нервной.
И именно по поводу этой обстановки и мучил меня страх, так тщательно скрываемый.
Потому что за время нахождения здесь, в доме Хазара, я успела не только умереть и воскреснуть в руках моего Бродяги, но и кое-что услышать, а также много чего понять и додумать.
И Бродяге вообще не требовалось со мной делиться чем бы то ни было, я же не дура, сама все поняла.
Появление Ани и сына Хазара, Ваньки, каким-то образом послужило катализатором в истории с заводом щебня, и все пошло не только не по плану, но явно свернуло в опасное русло, учитывая состояние моего Бродяги.
Хазар и Каз не показывались с утра, но Бродяга был с ними постоянно на связи, значит, координировал операцию, реагируя на постоянно меняющиеся условия.
Ох, как мне хотелось сейчас отвлечь Бродягу от ноута и самой глянуть на данные в его экране, оценить ситуацию!
Но это было нереально, конечно же, приходилось просто отслеживать происходящее и делать выводы… Верные, или нет, это уж история покажет…
Аня выглядела подавленной и потерянной, и мне искренне хотелось ее утешить. А как утешить человека, погруженного в себя? Только вытаскивая на разговор! Вот я и старалась, не столько осознанно, сколько на инстинктах, болтала о чем-то, вообще незначительном, смеялась, шутила, что-то готовила, причем, рассчитывая на всю ораву мужчин, находящихся в доме. Они же с ночи тут сидят, голодные. А мало ли, куда их сдернут в следующее мгновение?
Нет, надо накормить.
К тому же, в доме ребенок, значит, требуется что-то питательное и вкусное…
Короче говоря, я забивала эфир привычными вещами, которые так хорошо умели отвлекать и рассеивать внимание, старалась быть дружелюбной и веселой, открытой и отзывчивой. Старалась быть собой, той самой простой и наивной Лялей, которая всегда меня выручала, и которая, конечно же, была частью меня, каким-то образом уживаясь с другой моей, практичной и холодной стороной характера.
Бродяга полулежал на диване, весь такой занятой, но я периодически ловила на себе его горячие, внимательные взгляды. От них по телу шел сладкий жар, а на сердце становилось теплее.
Да, сложно все, да, тяжело и опасно. Но мой мужчина смотрел на меня так, словно я — самое главное сокровище в его жизни, его солнце. И только ради этого стоило пережить все, что сейчас творилось вокруг нас. А еще только ради одного его взгляда стоило сделать все, чтоб больше такого ужаса не повторялось. Чтоб никогда моему Бродяге не приходилось драться, не приходилось подвергаться опасности, чтоб мы просто с ним жили, душа в душу, радовали друг друга, растили наших детей…
Мысли о детях справедливо вернули меня в реальность.
И к моменту, когда надо будет сказать Бродяге о беременности.
Сама я узнала о ней совсем недавно, тест показывал две недели, и я всерьез задумывалась над поиском нужного момента для разговора. И не находила.
Хотелось сделать это правильно, но как? Когда? Если он в постоянном напряжении все это время, если опасность вокруг? Он и без того голову всю сломал, каким образом нам освободиться от долга Хазару, а потом все пошло не плану, куча проблем, и тут я еще такая внезапная: “Я беременна, милый!”
Нет, так поступать было неправильно… А как правильно? Дождаться окончания всей этой истории? И сколько ждать?
Вопросы роились в голове, накладываясь на постоянное беспокойство о состоянии Бродяги, которому явно было больно сидеть ровно, и повязка на груди не давала нормально вздохнуть, да еще и общая нервозность обстановки…
И плюс ко всему, Аня, очнувшись от своего коматоза, попыталась пристать к Бродяге, выяснить обстановку.
Ну вот как не понимает, что ему нельзя ничего говорить?
Зачем лезет?
Я сделала все, чтоб облегчить Бродяге жизнь, вытащила Аню вместе с Ванькой на улицу, к бассейну.
И, пока сидели в шезлонгах, наблюдая на веселящимся парнишкой, так похожим и одновременно не похожим на своего всегда сумрачного, серьезного отца, все никак не могла успокоиться, потому что Бродяга остался там, в доме, а я тут, с Аней, явно решившей выведать у меня какие-то подробности ситуации.
Здесь я ее тоже ничем не могла обрадовать, потому что о ситуации-то я знала, а вот о роли Ани во всем этом — нет, а потому что-то сказать не могла. Привычно перевела разговор в более легкую плоскость, начала выспрашивать Аню в ответ на ее вопросы, та тут же закрылась, и через пару минут я со спокойной душой убежала туда, куда тянуло всем сердцем, к Бродяге.
Он встретил меня настолько горящим, настолько сумасшедшим взглядом, что буквально колени подломились, и я села перед диваном, на котором лежал Бродяга, потянулась к нему:
— Я… Проверю повязку… — прошептала я, с трудом найдя в полной паники и желания голове подходящий предлог для своего поведения.
И наклонила голову, чтоб он не видел моего взгляда, моего полного бессилия перед ним. Почему-то это казалось сейчас стыдным…
Я принялась мягко разматывать бинт, желая поудобнее его наложить, так, чтоб не было лишних складок, мешающих, натирающих кожу, подалась к Бродяге еще ближе, склонилась еще ниже, умирая от необходимости этих прикосновений, от его запаха, окутывающего меня дурманом, словно в кокон заключая.
Бродяга молчал, позволяя мне совершать эти абсолютно бессмысленные действия, только дышал тяжело и медленно. Я смотрела, как поднимается и опускается его мощная грудь, и, кажется, даже слышала, как его сердце стучит, мерно и тяжело. Завораживающе.
