В пятницу, когда все кончилось, она не спеша пришла из городка домой. Зимой темнело рано, и она подумала, что мир никогда не выглядел так по зимнему красиво, так успокаивающе. Она поднялась по высокой лестнице, не замечая ступенек, хотя в последние дни ела очень мало. Она не чувствовала усталости, не чувствовала ничего, кроме успокоительной отчужденности, и ничего не трогало ее.
Она сидела на краю кровати, слишком занятая своими мыслями, чтобы думать об ужине, когда раздался звонок. Лаура удивилась: звонили впервые с начала учебы. Она не слышала звука звонка с тех пор, как дядя Карел и кузина Вайна помогли ей перенести немногочисленные пожитки сюда, чтобы вернуться потом к жизни в Квинсе.
Она нажала клавишу коммуникатора: «Кто там?».
Голос был мужским, но ответили неразборчиво, ей пришлось повторить вопрос.
– Это Нат Клир, – дошло до нее наконец. – У меня кое-что есть для вас.
Лаура побледнела.
– Я… что? – спросила она глупо.
– Ваш доклад о Джорджоне, – ответил искаженный голос. – Кто-то нашел его в лекционном зале. Вы, должно быть, потеряли его.
У нее перехватило дыхание. До сих пор она не теряла докладов. Но звук его голоса разбудил воспоминания, которые она подавляла, и она вдруг вспомнила, что доклад действительно был потерян, выпал из тетради. Принять решение надо было за несколько секунд. Деловитый голос профессора был лишен теплоты и юмора.
Она в отчаянии оглядела свою каморку. Та выглядела убого с ее уродливой раковиной и плиткой, желтой штукатуркой, старой мебелью, грязным вентиляционным окошком.
Закрыв глаза, чувствуя что мысли ее путаются, она повернулась и нажала кнопку, чтобы открыть дверь внизу, затем в страхе отдернула руку. Она бросила взгляд в зеркало над раковиной. Вид у нее был ужасный, волосы взъерошены, щеки ввалились за время перенапряжения. Она схватила расческу и быстро стала причесываться. Подрумяниваться поздно: он будет здесь через несколько секунд. Она сняла пальто со стула и повесила на крючок у двери, убрала книги с кровати, бросила еще один взгляд на пустые стены и застыла, повернувшись лицом к двери, услышав быстрые и тяжелые шаги на лестнице. Может быть, он шагал через две ступеньки. Потом на площадке наступила тишина, затем быстрый стук в дверь заставил ее сорваться с места. Она стала возиться с задвижкой, которая на этот раз не хотела слушаться, и наконец открыла дверь.
Она невольно отступила на шаг. Перед ней стоял Натаниель Клир, и его темные волосы блестели в свете голой лампочки на площадке. Его грудь и плечи обтягивал кожаный пиджак. Хорошо сидящие темные брюки подчеркивали силу его ног. Он принес с улицы дыхание свежего воздуха, и она ощутила его на своих щеках.
Теперь она была в его власти.
– Вы потеряли, – он протянул ей доклад. – Кто-то вернул его в кабинет, и тетрадь отдали мне. Я боялся потерять его. Я не думаю, что вы хотели бы лишиться хорошей работы.
Она заметила, что у него в руке еще экзаменационная книжечка.
– Я также принес вашу работу за полугодие, я просмотрел ее сегодня утром. Конечно, «А». Вы славно поработали…
Посмотрев ей в глаза, он замолчал.
С минуту он стоял в дверях, потом вошел и закрыл за собой дверь.
Руки ее дрожали. Сама она не могла видеть выражения мольбы и покорности в собственных глазах.
После паузы, показавшейся ей долгой и мучительной, как никогда, она очутилась в его объятиях. Ей казалось, что нет ничего родней его рук. Она чувствовала себя так, словно они и не расставались, и не было этого глупого перерыва – работы, бессонницы и скучной зубрежки.
С облегчением почувствовала она, что больше не надо сдерживать бурю, бушевавшую в ней. Она сама обняла его за талию. Он целовал ее лоб, глаза, щеки.
– Я знаю, Лаура, – шептал он ей на ухо, – я знаю.
Она запрокинула голову и губы ее открылись. Его язык встретился с ее языком и стал медленно его ласкать. Теплая сила, напугавшая ее неделю назад, вернулась, заставив дрожать коленки, пробежала по всему телу. Сейчас это было ей еще приятнее, так как у нее не было сил сопротивляться. Сейчас надо было отдаться тому, что будет. Она вздохнула облегченно и благодарно.
– Милая Лаура, – шептал Натаниель Клир, очевидно, понимая и ее борьбу и радость капитуляции, – теперь все хорошо.
Вот уже долгое время Лу Бенедикт пристально наблюдал за Лиз Деймерон с безопасного расстояния.
Ларри Уитлоу докладывал ему, что ее работу в его отделе можно охарактеризовать как просто феноменальную для новичка. Что касалось вопроса приобретения материалов и менеджмента, то Лиз обладала чисто инстинктивным и безукоризненно верным чутьем в планировании этого процесса и в денежной политике по его обеспечению.
Более того! Ей удалось познакомиться в подробных деталях, – Лу и Ларри ума не могли приложить, когда и где она этого нахваталась – с прошлым и настоящим статусом «Бенедикт Продактс», что позволяло ей вносить ценнейшие предложения относительно составления наиболее выгодной для развития и будущности компании производственной стратегии.
Она проводила многие неурочные часы в секторе исследований и развития производства, занималась на дому тщательным анализом послевоенной экономики во всей ее сложности, вела подробное досье на все последние достижения и разработки в сфере металлов и электроники.
Словом, она относилась к своей работе очень серьезно.
Никаким рабочим графикам не было под силу угнаться за ее реальным трудом. Все коллеги по отделу относились к ней с явной симпатией. Когда загруженность в работе была очень велика, она с охотой и с чувством ответственности снимала часть нагрузки с Ларри, чем избавляла его от дополнительной головной боли.
Короче, она была просто подарком судьбы.
Будучи главой фирмы, Лу проявлял личный интерес к вопросу материалов, поэтому его довольно частые визиты в отдел никого не удивляли. Когда он показывался в дверях, Лиз отрывалась от своей работы, чтобы поднять на него приветливый взгляд и помахать рукой в знак приветствия. По дороге в кабинет Ларри он порой перекидывался с ней парой слов.
– Ну, как тебе здесь работается? Не обижают? – шутливо спрашивал он.
– Что вы! Лучше и быть не могло, сэр.
Небрежная ироничность всегда давалась ему тяжело, ибо, завидев Лиз в очередной раз, он всегда останавливался и с восхищением раскрывал рот. На него производили неизгладимое впечатление ее наряды. Даже разговаривая с нею, он одновременно пожирал ее глазами и пытался задержать в памяти все детали ее костюма, чтобы потом, на досуге, повспоминать в свое удовольствие.
На ней были вроде бы простые юбки с оборками, которые, однако, смотрелись восхитительно на ее длинных, стройных ножках. Свитера плотно обтягивали ее великолепную грудь спереди и подчеркивали ее худые лопатки сзади, что придавало всей картине удивительную утонченность. Иногда на ней были довольно яркие и свободные платья, а в другое время строгие костюмы, в которых она смотрелась ничуть не менее блистательно. Консервативная одежда лишь подчеркивала, делала более заметной ее удивительную женственность.
