Я не была во Франции, мои путешествия так и остались мечтой, и теперь я жадно смотрю по сторонам. Меня восхищает буквально все: нарядные деревенские домики, ровные ряды виноградников, голубое небо над Эльзасом.
В небольшом городке останавливаемся на обед, а потом я упрашиваю Тимура немного прогуляться. Полинка хочет мороженого, Тимур подходит к мороженщице, они говорят по-французски. А у него неплохо получается!
Я не знаю французский язык, поэтому ничего не понимаю. Тимка стоит внизу, обнимает Тимура за ногу и дергает за штанину. Догадываюсь, что ему не видно, но Тимур увлечен разговором.
— Папа! — сердится малыш, и моя спина покрывается холодными мурашками.
— Ты чего, Тимон? — смотрит на него Тимур. Малыш тянет ручки, Тимур берет его на руки, и тетка-мороженщица умильно всплескивает ладонями.
Она что-то говорит с придыханием, Тимур удивленно смотрит на ребенка, широко улыбается и ерошит ему макушку. А у меня подкашиваются ноги.
Вкуса мороженого не чувствую, особенно когда Тимур задумчиво посматривает на Тимку и время от времени гладит его по голове.
Не решаюсь спросить, что сказала мороженщица, но и так догадываюсь. Жду, когда Тимур задаст мне вопрос, но он молчит, и когда я уже довожу себя до того, что сама готова признаться, машина тормозит у красивой усадьбы.
— Приехали, — объявляет Тимур, — выгружаемся.
С любопытством осматриваюсь. Небольшой двухэтажный каменный домик с террасой, уютный двор, а дальше еще какие-то постройки.
— Там винодельня, — ловит мой взгляд Тимур, и я вижу, что он очень взволнован.
Во двор въезжает машина, люди в рабочей одежде выгружают стремянки и устанавливают их под домом.
— Почему мы приехали именно сюда? — спрашиваю Тимура.
— Иди ко мне, Ника, — зовет он надтреснутым голосом.
— Тимур? — делаю шаг навстречу, с тревогой заглядываю ему в лицо, а он берет меня за плечи.
— Это винодельня когда-то принадлежала моему отцу. Они жили здесь… Мы жили здесь. Они с матерью были здесь счастливы, и я захотел привезти тебя в этот дом, — Тимур кусает губы, а у меня к горлу подкатывается комок. — Я не успел, хотел, чтобы вывеску повесили к нашему приезду, но ее долго делали. Посмотри, как я назвал винодельню.
Поворачивает меня лицом к дому. Рабочие снимают с вывески защитную пленку, и я вижу надпись, выполненную красивым витиеватым шрифтом: Dominique [3].
Глава 24
Закрываю руками лицо. Ничего не говорю — давлюсь слезами. Тимур сжимает мои плечи, но тоже ничего не говорит, утыкается лбом мне в затылок.
«Доминика». Это так неожиданно и ошеломляюще, даже трогательнее, чем его признание в любви в нашу брачную ночь.
«Как умею, так и люблю».
Если бы только от его любви не было так больно…
Не знаю, что сказать, я не знаю такого Тимура. Он столько раз менялся, что я сбилась со счета. И насколько хватит вот этого — ласкового, заботливого — вряд ли может сказать даже он сам.
Тимура зовут рабочие, и он идет руководить монтажом вывески. А я иду с детьми в дом. Надо разложить вещи и исследовать содержимое холодильника. Тимур сказал, что здесь есть кому готовить — в усадьбе живут управляющий с семьей и некоторые работники на время сезона. Но я чувствую себя спокойнее, когда готовлю сама.
На кухне нас уже ждут свежие булочки, варенье и молоко. Дети с удовольствием полдничают — они выспались в самолете, поэтому обходимся без дневного сна.
Артем приходит за нами — его прислал Тимур, — и ведет нас за постройки туда, где начинаются длинные ряды виноградников.
Тимур уже переоделся, он стоит в холщовых штанах, широкой белой рубашке и что-то обсуждает с худощавым улыбчивым мужчиной. Залипаю на мужа — никто бы не узнал сейчас в нем Талера, любителя упаковаться в бренды с ног до головы.
Дети бегают вокруг Тимура, он такой высокий и красивый, и я открыто им любуюсь. Он увлечен разговором, поэтому я могу вволю разглядывать загорелую шею, выглядывающую из ворота рубашки.
Его руки с закатанными по локоть рукавами переплетены на груди, и мне снова видны тугие натянутые мышцы, увитые венами. Невольно вспоминаю сцену в душе, краснею и опускаю глаза.
Моему мужу, похоже, доставляет удовольствие вгонять меня в краску. Поэтому он каждый поход в душ обставляет с шумом и деланными вздохами.
— Может, у тебя проснется совесть, и ты захочешь присоединиться, чтобы мне помочь, — говорит он с такой ироничной ухмылкой, что даже если бы я хотела, желание сразу бы пропало.
И такого Тимура я не знаю. Который не стремится подчинить, сломать, а несмотря на показную браваду, ждет и держит слово.
Даже не верится, что это тот самый Талер, что шантажом вынудил выйти за него замуж, и еще несколько дней назад с остервенением натягивал мне на палец кольцо.
Сколько я уже знаю Тимуров? И скольких из них я люблю, остерегаясь других? И есть ли еще те, которых мне предстоит узнать?
Тем временем сыну надоедает бегать, он становится перед Тимуром и тянет к нему ручки. Стоящий рядом мужчина улыбается и что-то говорит по-французски. Надо начать учить французский язык, они мне даются легко, я довольно свободно общаюсь на чешском и английском.
Тимур приседает, садит Тимошку себе на плечи и выпрямляется.
— Смотри, Тимон, это твои виноградники. Когда папка старым станет, будешь ты тут рулить.
Полинка тоже просится к отцу, Тимур поднимает ее одной рукой. Он очень сильный, держит двоих детей вообще без напряга.
— Тебе тяжело, Тимур, — протестую я и подхожу ближе. — Давай я Тимофея подержу.
— Своя ноша не тянет, — сверкает он белозубой улыбкой, и я отвожу взгляд, чтобы не видеть, как двоится у меня в глазах от одинаковых ямочек.
Малыш радостно смеется, вцепившись Тимуру в густые светлые волосы. Они во время нашего морского отдыха достаточно выгорели и на фоне загорелой кожи кажутся еще светлее. Совсем как у Тимки.
— Ты знаешь, какой это сорт винограда? — поворачивается ко мне Тимур всем корпусом, его голова надежно зафиксирована маленькими ручками.
— Знаю, — киваю, я и в самом деле знаю, — гевюрцтраминер.
Его глаза вспыхивают, и мои, наверное, тоже.
* * *
Мы сидим на террасе. Уже стемнело. Дети, набегавшись и нагулявшись, попадали в кровати и мгновенно уснули, как наигравшиеся щенята.
Охранники расположились во дворе в беседке, а мы с Тимуром поднялись на второй этаж. Терраса — громко сказано, скорее, большой балкон. Тимур сидит в кресле, сложив ноги на перила, а я в соседнем, только не рядом, а за его спиной.
Я его не вижу, но почему-то так ощущаю его присутствие гораздо острее. И мне так легче дышать. Муж протягивает бокал «ледяного», и я не могу сдержать дрожь.
Я помню, как мы пили «Гевюрцтраминер» и занимались сексом в его загородном доме. Я уже тогда чувствовала свою ненужность, но продолжала цепляться за свою детскую любовь, надеясь… сама не знаю, на что.
Молчим. Слишком хорошо, чтобы тревожить тишину голосами. Первым заговаривает Тимур.
— Хочешь, сыграем в игру?
— Какую? — неловко ерзаю с бокалом в руке. Точно предложит что-то типа «Правда или ложь» или «Я никогда не…» И мне грозит алкогольная кома.
— В откровенность.
— Это как?
— Очень просто, Доминика. Я знаю тебя всю твою жизнь, а ничего о тебе не знаю. Расскажи все, что ты хочешь рассказать. И я тоже расскажу. Правила простые — говорить правду. Между нами было достаточно лжи и недомолвок. Можно задавать вопросы. Ну что, с кого начнем?
— С тебя, — облизываю сухие губы, а потом вспоминаю о бокале и делаю большой глоток.
* * *
Со стороны мы, наверное, смотримся странно. Я сижу вполоборота к двери, как будто жду удобного момента, чтобы сбежать. Тимур сидит ко мне спиной.
Со двора доносятся приглушенные голоса охранников, а у нас здесь тихо и темно. Терраса полностью погружена в сумрак, и ни я, ни он не включаем свет. Наверное, Тимуру тоже так удобнее.
