в отражении зеркала.
— Сильно?
Интересно, он говорит мне об этом, чтобы я не волновалась, или чтобы позлить меня? Месть?
— Не знаю пока, — разрывает зрительный контакт, и тихо откашливается, — возможно, к полуночи.
Позлить. Однозначно.
Раньше его поздно ограничивалось десятью часами вечера. А сегодня вдруг... полночь?
— Роб, — скосила взгляд на его телефон, который уже не первый раз за последние пять минут вспыхивает, — давай не будем всё усложнять? Не будем усугублять... — поднялась с края постели и подкралась со спины, — ты раздул из мухи слона.
Мои ладони ложатся на его плечи. Я касаюсь лбом его спины, и чувствую, как муж напрягся. Мне бы очень хотелось поднять белый флаг. Это чувство вины... оно просто разъедало меня изнутри. Будто мне в глотку влили серную кислоту. Это... мучительно больно. Я не должна была этого делать.
— Возможно, — тихо произносит Роберт, а я, пряча беспокойство, щекой прижимаюсь к его лопаткам.
Одно единственное слово, и в комнате вновь повисает вязкая, неестественная тишина. И напряжение. Оно ломает кости. Я почти слышу, как они хрустят. Отвратительно.
Сейчас мне немного спокойней. Потому что машины Марата во дворе уже не было. Он уехал, и это заметно облегчало мне жизнь. Я устала. Устала от самой себя и навязчивых мыслей. Устала считать себя слабой и неправой. Устала от давления.
А у меня... у меня хороший муж. Да, не без изъянов. Но у кого их нет? Я тоже не подарок. А теперь ещё и это.
Гоню прочь вновь взявшийся из ниоткуда голосок, который твердит мне одно и тоже: иуда... ты предала его. Ты поступила с ним так же, как когда-то поступила твоя мать с твоим отцом. Разница лишь в том, что у нас с Робертом нет детей. Я же в своё время пережила Ад, где родители делили ребёнка. То есть меня.
Время всё лечит. Мой папа нашёл в себе силы простить маму.
А Роберт? Сможет ли он простить неверную жену, если правда всплывёт наружу?
Роб осторожно стряхивает с себя мои руки и поворачивается ко мне лицом. Я всё ещё читаю в его глазах обвинение. А в груди чувствую вину.
— Мне пора, — отступает на шаг. Отводит взгляд на комод, где лежит его телефон, — ближе к вечеру наберу тебя.
Я киваю головой. Понимаю, что веду себя противоречиво. Словно подавая ему сигнал о том, что я действительно виновна. Это разрывающее на части чувство заставляет меня мысленно рыдать. Не удивлюсь тому, что разревусь, как только за ним захлопнется дверь.
Провожаю его и оседаю на банкетку в прихожей, собирая себя по кусочкам.
Нужно позвонить Наде и попросить её о помощи. Я сегодня не в том состоянии, чтобы работать. Мне нужен сон.
— Надюш, доброе утро. Прости, что рано, — ставлю звонок на громкую связь, убирая со стола грязную посуду.
— И тебе доброе, — заспанный голос подруги говорит о том, что я её разбудила, — что-то случилось?
— Надь, у меня к тебе просьба. Ты сможешь сегодня меня подстраховать?
— Да, без проблем, — мурлычет в ответ, и я слышу на фоне мужское бормотание. Кажется, она не одна, — если тебе надо.
Обожаю тебя, Надя. Ты — та самая. Без лишних вопросов и ковыряний в мозгах, ты всегда придёшь на помощь.
— Я твоя должница, Надюш.
— Да, ну тебя, — немного бодрее, — если очень нужно, то я подстрахую. Говори, что нужно сделать.
— Нужно будет съездить в “Артвудс”. Решить вопрос по номеру для сбора невесты. И по фотосессии. Все документы у меня на столе. Увидишь.
— Принял, — чувствую. Она улыбается, — сделаю. Не переживай. Ещё что-то?
— Нет. Остальное я сама. Из дома.
Просто пару-тройку часов на сон. И с остальным я справлюсь самостоятельно.
— Если что, звони!
— Ты тоже. Звони. Если возникнут вопросы.
Прощаюсь с Надей и, промокнув мокрые руки полотенцем, плетусь в спальню. Замираю возле нашей с Робертом постели, нервно сжимая пальцы в кулаки. А спустя минуту я ложусь на диван в гостиной, закутываясь в тонкий плед. Меня знобило. Тело сковала ломота, а по рукам пробежала волна мурашек.
Я вновь заглядываю в мобильник, проверяя, всё ли удалила из памяти. И, убедившись, что телефон чист, закрыла глаза. Ещё одна попытка провалиться в сон и потеряться. Раствориться. Сбежать от реальности.
Марат
Я вышел из палаты растерянный и обессиленный. Разбитый в дребезги и полностью опустошённый.
Она меня не узнала. Снова. Это происходит всё чаще.
Невыносимо. Мне хотелось бить и крушить всё, что попадается мне под руку. Мне хотелось орать и сбивать кулаки в мясо.
Краткие приступы амнезии стали обыденностью. Реальностью, от которой не уйти.
Мам...
— Держится температура. Головные боли. Рвота. В общем, изменений никаких, — прижимаю к уху телефон, на ходу скидывая с себя больничный халат. Оставляю его на стойке и выхожу из отделения.
Слышу на том конце протяжный вздох, и останавливаюсь. Слабость в ногах вынуждает меня сесть на одинокий стул возле лифта.
— Сегодня после обеда Роза заедет к ней. Тоже проведает, — я благодарен Глебу и его жене за то, что они рядом со мной в эти непростые времена, — узнала?
— Нет, — опускаю голову и крепко зажмуриваюсь, ощущая жжение в глазах, — я уже привык.
— Брось, — тихо произносит, — к этому нельзя привыкнуть, Марат. Я тебя понимаю. Я знаю, что это больно. Это твоя мать.
Я знаю. Знаю, чёрт возьми!
— Спасибо, Глеб, — мой надломленный голос заставляет меня открыть глаза и уставиться в стену напротив.
— Будь сильным, парень.
Я бы отдал всё, чтобы она была здорова. Костьми бы лёг, лишь бы она улыбалась, как и прежде. Лишь бы не знала, что такое рак.
— Да, — мой растерянный взгляд устремился на пожилую пару, что выходила из отделения вслед за мной.
Прощаюсь с Глебом и киваю им в знак приветствия. Я их знаю. Они приходят сюда к сыну. С тем же диагнозом, что и у моей же матери: глиобластома. Опухоль головного мозга.
Это то место, где становится по-настоящему страшно. Здесь ты осознаёшь, насколько хрупка и бесценная наша жизнь. И насколько она может быть жестока.
Мне довелось побывать в детском отделении. Моё жизневосприятие перевернулось с ног на голову, когда большие синие глаза пятилетнего пацана смотрели на меня, безмолвно прося помощи и поддержки. Когда, убитые горем родители, в истерике кидались на стену, услышав, что их ребёнка не удалось спасти. Поистине жуткое место, не оставляющее равнодушным ни
