— Впрочем, через пару недель я вернусь в Орландо… — тихо сказала я.
Там все мое парижское самокопание забудется, как дурной сон.
Поппи молчала.
— Знаешь… я как раз хотела сказать… Мы поговорили с Вероник. Ты отлично работала все это время, и мы предлагаем тебе остаться.
— Что?!
Поппи улыбнулась.
— «KMG» готова заключить с тобой более длительный контракт. На весь следующий год.
— На год?!
— Да. Ну так что? Остаешься?
Когда Поппи легла спать, я еще долго сидела в гостиной, глядя в окно на Эйфелеву башню, пока огни не потухли и она не растаяла в темноте. Мне опять стало одиноко. Я посмотрела на часы: во Флориде только восемь вечера… Я сделала глубокий вдох и набрала номер Брета.
— Я пока остаюсь в Париже, — сказала я, когда он взял трубку.
Брет секунду молчал.
— Это что, шутка? — спросил он.
— Нет, — Я попыталась облечь свои чувства в слова: — Мне здесь хорошо, я счастлива. Наконец-то чувствую себя нужной и при деле.
— А то, что ты нужна мне, значения не имеет? Это для тебя пустяки?
— Я этого не говорила. — Мне вспомнились вчерашние слова Поппи. — И кстати, раз уж я так много для тебя значу, почему бы тебе не приехать? Мне здесь очень хорошо. В Париже мы могли бы начать все заново.
— С ума сошла? Я даже французского не знаю!
— Я тоже. Но ведь ты мог бы взять небольшой отпуск, хотя бы в счет медового месяца. Приезжай сюда, вдруг тебе понравится.
Я испытывала его чувства на прочность, и Брет это понимал. Я протянула ему руку, и если бы он ее взял, я с радостью дала бы Брету еще один шанс и признала, что Поппи ошиблась.
— Разве я неясно выразился, что хочу жить во Флориде? — через несколько секунд спросил Брет. — Если я не переехал в Нью-Йорк, то с какой стати поеду во Францию?
— Потому что я здесь.
В трубке воцарилась тишина, которую я попыталась заполнить (так всегда подсказывала моя природная робость — нарушить тишину, если она становится чересчур гнетущей).
— И вообще, я не прошу тебя переезжать. Просто посмотришь, как я тут устроилась. Теперь это моя жизнь, Брет. И я по-прежнему хочу, чтобы ты стал ее частью.
Не знаю, действительно ли я этого хотела. Но ведь я чем-то обязана Брету, верно? Меня не убудет, если я дам ему последний шанс, пусть он дал мне гораздо меньше. Я старалась жить по своим правилам, а не по его и иногда находила в этом утешение.
— Эмма, — медленно произнес Брет, словно обращаясь к ребенку, в чьих умственных способностях сомневался, — ты же сказала, что скоро вернешься домой.
Я взглянула на едва проступающий из темноты силуэт Эйфелевой башни, и мне вдруг стало спокойно как никогда.
— Да. Кажется, я дома.
Париж — чарующий город, такова его особенность. И дело вовсе не в галантных мужчинах, романтических свиданиях и дивных поцелуях, как убеждала меня Поппи. Дело в самом городе: в его затейливых улочках, живописных мостах, безупречно подстриженных садах, в великом разнообразии цветов, которые весной растут здесь повсюду. Ночью все подсвечено яркими огнями, звезды на небе выглядят так, словно их подвесила чья-то рука, и нежная рябь волнует Сену, похожую на мягкое одеяло, расстеленное между двух берегов. Очарование Парижа — в укромных кафе, в миниатюрных, но жутко самодовольных собачках и в булыжных мостовых, на которые можно наткнуться в самом неожиданном месте. В яркой зелени травы, синеве неба и ослепительной белизне базилики Сакре-Кёр.
Это не город, а мечта. Мечты всегда пленительны. Возможно, если долго прожить в таком совершенном городе, совершенной станет и твоя жизнь.
Накануне отъезда в Лондон я задержалась на работе и возвращалась домой одна, предвкушая вечер, который посвящу только себе. Поппи уехала на день раньше, чтобы навестить лондонских друзей и закончить кое-какие дела. Повернув на свою улицу, я залюбовалась Эйфелевой башней и в сотый раз подумала, какая это удача что я живу именно здесь. Разве можно всерьез думать о возвращении домой, когда рядом такая невероятная красота?
Поглощенная этими мыслями, я не заметила, как передо мной распахнулись двери Американской библиотеки и из них вышел мужчина с огромной шаткой стопкой книг в руках. Он не смотрел в моем направлении, а я не видела ничего, кроме Эйфелевой башни, поэтому с размаху налетела на него. Книги рассыпались по тротуару.
— О! — в ужасе крикнула я. — Простите ради бога! Э-э… je suis dйsolйe! Давайте я вам…
Я умолкла на полуслове, когда человек выпрямился, и я увидела его улыбчивое лицо.
— Здравствуй, Эмма! Надо же, вот и столкнулись. В прямом смысле слова.
Я изумленно открыла рот и выдавила:
— Гейб… Это ты.
— Собственной персоной! — весело сказал он и поглядел на разбросанные вокруг книги, похожие на груду мусора. — Решила отомстить мне за рассыпанные ручки, да?
— Что? Нет! Я случайно! Я тебя даже не видела! — Ну-ну, — хмыкнул Гейб, приподняв брови.
На секунду я опешила, потом сообразила, что он шутит, и натянуто улыбнулась.
— Кстати, ты тоже не смотрел, куда идешь.
— Верно подметила, — кивнул Гейб с шутливой торжественностью. — Мож ет, все-таки уберем это безобразие?
Я помогла Гейбу собрать книжки.
— На выходные запасся? — спросила я, передав ему последнюю книгу — роман Джеймса Паттерсона.
— Не знаю, как ты, я в выходные еду на лондонскую презентацию, — с улыбкой ответил Гейб — А это так, легкое чтиво в дорогу.
Я тоже улыбнулась.
— Рада за тебя. Слушай, я хотела сказать спасибо за прекрасную статью…
— Ерунда, не стоит благодарности, — отмахнулся Гейб.
— Да, но… — Я умолкла. — Интервью вышло немного странное. Гийом вел себя не слишком… учтиво. Ты мог его разгромить. Я очень ценю твою доброту.
Гейб вздохнул.
— Слушай, мне нелегко это говорить… Парень-то псих. Но он очень талантлив, Эмма, пусть и бывает порядочной свиньей. Я написал о нем чистую правду.
Я не нашлась, что ответить. Помолчав, Гейб закатил глаза и рассмеялся.
— Хорошо, хорошо! Редакторы тоже просили меня не злобствовать.
— А… — проронила я.
И с чего это я как воды в рот набрала? До меня вдруг дошло, что я впервые вижу Гейба в обычной одежде, а не в деловой. На нем были простые темные джинсы, серая футболка и бордовые кроссовки. Пришлось признать, что он вовсе не выглядел назойливым и ушлым журналистом, каким я его воспринимала.
— Вообще-то, Эмма, я очень рад, что мы встретились — сказал Гейб, — У меня к тебе одна просьба.
— Понятно… — Я мысленно застонала. Везет же мне! Столкнулась на улице с самым упертым журналистом на свете! — Какая?
