– Тебя очень хочу… Гаврюша мой…
Шепчет в губы, расстегивая пуговицу на его джинсах и ширинку. Сразу же гладит уже твердый и горячий член…
С ним и кошкой мартовской себя чувствовать не стыдно. Тереться сосками о него через ткань… Возбуждаться от чувства его возбуждения, которое усиливается из-за ее движений…
Обвивать ногами, когда Гаврила подхватывает, разворачивается, несет…
Куда-то на второй этаж.
В одну из спален, где кроме платяного шкафа, еще письменный стол и пружинистая кровать.
Опускает, разворачивает к ней лицом, сам сзади остается, раздевается, щекоча нервы одними только звуками.
Уже голый снова подходит вплотную. Расстегивает ее шорты, их отправляет вниз вместе с бельем, майку вверх.
Целует шею сзади, спину, поясницу, скользит пальцами от живота, сжимает соски…
– Ложись.
Командует, а Поля и не думает протестовать.
Под скрип кровати опускается на неё.
На четвереньки сначала, прогибаясь. Так, чтобы он видел всё…
И она видела его реакцию, оглядываясь. Потом, когда Гаврила сглатывает, переворачивается.
Её спину колет шерстяной плед, голова оказывается выше обычного из-за плотно набитой перьями подушки.
Полина разводит колени. Смотрит на него, когда он – по ее телу. Зверски жадно…
– Как в ванной… Можешь? – Гаврила спрашивает отрывисто, не зная, что распускает в Полине цветок. Ему понравилось. Она рада.
Она может.
Кивает…
Сжимает груди сначала, тоже соски, прогибается, закрывая глаза и закусывая губу.
Мнет, не столько готовя себя, сколько удовольствие растягивая.
Едет ладонью вниз по своему телу, накрывает лобок, гладит, дальше вниз…
Клитор обводит, трогает влажные губы…
Внутрь себя же ныряет, сжимая другой рукой грудь до боли…
Открыв глаза, видит, как Гаврила водит по члену. Представляет его в себе… Разводит пальцы сначала, постанывая, потом начинает резко проникать, выше поднимая колено, упирая его в стену.
Понемногу теряясь, подается бедрами навстречу пальцам. Достает, снова вокруг клитора порхает, опять внутрь…
Это феерически возбуждающе, но всего лишь прелюдия. Больше взрывают даже не сами ощущения, а то, что делает она это у него на глазах. И то, как он смотрит.
А в голове единственной мыслью: лишь бы успеть почувствовать его в себе.
Гаврила продолжает водить по члену, с жадностью впитывая взглядом каждое её рваное движение под характерный влажные звуки.
– Попроси…
Он распознает ее взгляд, конечно же. Желание ее угадывает. Обращается, смотря, как Полина толкается бедрами навстречу своим же пальцам…
Остановиться попросил бы – не смогла. А это…
– Возьми, пожалуйста, Гаврюша…
Ей слишком хочется, чтобы противиться.
Полина дрожит, когда Гаврила стискивает её кисть и тянет за голову. Ложится сверху. Водит членом по складкам, давит головкой…
– Без презерватива, хорошо? – он спрашивает, Полина кивает. Так даже лучше. Она так больше любит.
Обнимает его торс ногами, чувствуя, как он медленно входит. Её руки снова сжаты им над головой, она распята и наполнена. Тянется к любимому рту. Прикусывает мужскую губу, потом ведет по ней же языком…
Он перестает медлить. Начинает двигаться.
– Горячая такая… – шепчет. – Красивая… Везде красивая… Не оторваться…
Кровать отзывается на каждый его толчок скрипом. Поля – стонами.
Взлетая, чувствует, что Гаврила продолжает двигаться, задевая прикосновениями пульсирующие чувствительные точки.
Они в доме не больше пятнадцати минут, а она уже кончила.
Кажется, ей очень нравятся Любичи…
Глава 25
Глава 25
Полина планировала кормить Гаврилу так, чтобы за ушами трещало и после каждого приема пищи он влюблялся в неё всё сильней и сильней. Но жизнь внесла коррективы.
Поэтому первый совместный обед – за ним.
Полина всё бы сожгла и порезалась, потому что как опьянела, а вот Гаврила – трезв.
Под его контролем – две сковородки. На обеих потрескивает смесь подсолнечного и сливочного масла.
На одну ложатся крупно нарезанные куски черного пористого хлеба. На вторую с шипением опускаются яйца.
Полина следит за этим, обнимая его поперек туловища. Прижавшись сзади.
Знает, что ему так неудобно, но отлипнуть не может. Да он и не просит. Пахнет так вкусно, что у Полины полон рот слюны и ужасные комплексы.
А ещё то и дело розовеют щеки из-за воспоминаний. Между ними всё так откровенно…
Он – такой переменчивый. Полчаса назад вдалбливался в тело, шепотом обжигая пошлостями. Теперь заботливо гладит кисти, которые там, в спальне на втором этаже, совершенно не жалел.
Оглядывается. Целует в подставленные навстречу губы. Тянется за солью на одну из верхних полок. Присыпает желтки…
– Так баб-Лампа делала…
Поясняет, хотя Полина и так догадывается, от кого научился.
Его баб-Лампа была золотой. У самой Полины сердце сжимается из-за мысли, что познакомиться с ней не удастся.
– Садись…
Гаврила просит, кивая на один из снятых заблаговременно стульев.
Полина слушается, пусть и с сожалением.
Едет рукой по ажурной скатерти, которую Гаврила успел застелить. Боится немного, что они испачкать могут, но убрать не просит. Слишком с ней красиво.
Кухню по-прежнему волшебно прошивают лучи солнца. Те, которым удается пробиться сквозь листву яблони. Через открытую форточку с улицы доносятся редкие звуки проезжающих по одной из сельских улиц машин, скутеров… Трели велосипедных сигналов.
Полина опускается на стул, подтягивает под подбородок колено, уже отсюда следит, как её Гаврило достает тарелки, овощи нарезает…
– Это всё местное. Ты попробуешь – обалдеешь.
Гаврила поясняет, поворачивая голову к ней. Полина кивает. Она даже от запаха обалдевает. Здесь всё так пахнет… Искренне.
Насыщено и по-настоящему.
Перед её глазами опускается тарелка с помидорами и огурцами. Дальше – те самые блестящие маслом чуть поджаренные, но всё еще мягкие гренки.
Последней – глазунья. Гаврила – волшебник. Ни один желток не потек.
Он садится рядом. Одна вилка ложится на ее тарелку, второй он тут же берется орудовать.
Не стесняется своего аппетита. Смотрит на Полину, напоминая, почему они оба такие голодные…
Повторяя за парнем, она берет гренку и мокает в желток, дальше – в рот, пока не капнуло. В прикуску – посыпанный крупной солью огурец с надрезами…
Вместе с хрустом во рту будто бомба взрывается. Это слишком просто, чтобы оказаться настолько вкусным. Но правда ведь…
Страшно захлебнуться слюной и по-прежнему заляпать скатерть, но есть медленно просто невозможно. В жизни вкуснее не было…
Она и в жизни вот так за столом не сидела… У нее в жизни по рукам не тек помидорный сок…
– Бычье сердце… Наши растят…
Гаврила поясняет, а у Полины любой ответ – глазами. Это всё должно стоить целое состояние. Иначе она ничего не понимает в этой жизни.
Еле сдерживается от того, чтобы облизать тарелку, когда она оказывается пустой. А еще от того, чтобы доесть с общих – овощи и хлеб. Но Гаврила больше, ему нужно больше же есть. За тем, как это делает он, Полина тоже следит с жадностью.
– За ягодой еще схожу тебе. Понравилась же, правда? Тоже хорошая…
Реагируя на обещание Гаврилы, Полина улыбается.
– У вас большой дом… – её замечание веселит Гаврилу, но он сдерживается. Уголки губ дрожат. Глаза поблескивают… Он будто спрашивает: «худшего ожидала?». А Полине всё бы полюбилось.
– Дед у меня рукастый был. Добротно всё делал. Глава колхоза в свое время. Потом – сельский староста. Уважали его. Делать умел, не ленился.
Он не хвалит и не хвастается. Говорит, как есть. Даже суховато, наверное. Полине хотелось бы, чтобы побольше и поподробней, но и этим довольствуется.
– Дом построил. Хозяйство с бабой держали. Умер рано только. Я его не помню почти. Мамка моя довела… Говорят, когда сестренку привезла – у него сердце и не выдержало…
