Он уже не впервые упоминает о сестренке, но тут, как бы любопытство ни подмывало, Полина от вопросов воздерживается. Чтобы не ляпнуть – даже губу закусывает. Там трагедия явно. А она не хочет Гаврилу в прошлые ужасы погружать.
– Мы с баб-Лампой остались. Потом вдвоем с сестренкой, считай… Бывало, мамка нас сюда привозила. Оставит – уедет. И мы лето целое вдвоем…
– Дети? – Полина переспрашивает, округлив глаза, Гаврила кивает, улыбаясь без сожаления.
– Дети… – Подтверждает. – Нам тут лучше было, чем в городе. Она ж бухала. Вечно как приведет мудака какого-то… Любовь сначала, потом дерутся. А я малой – раз разниму, второй раз по шее получу. Настю вообще пытался не подпускать к этому всему… Она же красивая была… Мало ли…
От слов Гаврилы по коже Полины мурашки. Её детство было совсем другим. Она ежится, обнимая себя руками. Ей стыдно за это. Обнять его хочется. И Настю. Красивую…
– А тут… Все свои. Всем нас жалко. Кто накормит, кто одежку отдаст. Да и в доме много всего было. Что мамка не продала – мы продавали…
– А дом почему не продала?
– Баб-Лампа завещание оставила. Мой дом был. Не мамкин. Баб-Лампа знала, я бы Настьку не бросил, а мать наша…
Гаврила обводит взглядом кухню, Полина ежится сильнее. Из просто дома он в этот момент превращается в дом с историей. В ушах Гаврилы, наверное, сейчас отголоски детского смеха и голос баб-Лампы…
– Она у нас хорошая была, Полюшка… Такая хорошая…
Он встает, выходит ненадолго, оставляя Полину в зыбкой тишине. Возвращается с той фотографией, которую Полина краем глаза увидела в гостиной.
Баб-Ламка кажется суровой. Не улыбается, смотрит в объектив… Но это может только впечатление. Тогда же фотографировали иначе…
– Чуть-чуть похож…
Очевидного сходства с Гаврилой в женщине нет, но Полина произносит, чтобы сделать ему приятно. Дарит повод улыбнуться, краснеет слегка…
– На деда похож. Потом поищу его фото…
– А кто эта… Роза? – Полина спрашивает осторожно. Ей очень интересно, но не хочется засовывать нос, куда не следует.
Если Гаврила увильнет – будет обидно, но терпимо.
Он же улыбается, смотрит лукаво… Ему приятен её разгорающийся интерес.
– Мы с ее сыном – Артемом – дружили с детства. Ровесники. По селу вот так же гоняли, как та детвора… Но только она нам больше давала по жопам, чем их вытирала…
Звучит забавно, улыбает опять.
– Когда Лампа умерла моя, много помогала. Хорошая женщина…
А потом Полина с замиранием сердца следит, как Гаврила снова поворачивает голову и уже перед собой смотрит. За окно или в пространство – не ясно.
– А где сейчас Артем? Вы дружите?
Грустнеет чуть. А может не чуть. Молчит… Вздыхает…
– Сидит.
Огорошивает правдивым ответом. Видит это в Полининых глазах. Она ожидала услышать, что уехал из Любичей куда-то на заработки…
– Сам виноват – доигрался. Норму свою не знает, вот и получилось… Плохо получилось. Но мать его мне жальче, чем Артема. Она одна осталась, считай. А он когда выйдет… И каким выйдет… Если вообще выйдет…
Слова Гаврилы пиками ложатся на ту абсолютно ровную реальность, которой живет Полина. Её лучший друг детства не сидит и никогда не сядет. Обе её бабушки живы и раз в несколько месяцев летают за отцовский счет в Швейцарию.
Ни с ней, ни она никогда не делилась одеждой. У нее и утрат нет. Таких, чтобы болезненные. А он…
– Я тебя люблю. Ты знаешь? – Полина накрывает его руку своей, гладит. Спрашивает, потом ловит взгляд.
Он понимает, что она делает. Не нуждается, наверное, но и отказать в праве жалеть не может.
Переигрывает – накрывает ее пальцы своими и тянет к лицу. Дышит жаром, целует кожу…
– Не грузись… – Просит, прекрасно зная, что поздно – она загрузилась уже. – Сейчас мне хорошо. Я волну поймал, мне кажется… Удачу за хвост…
Гаврила подмигивает, Полина снова розовеет. Ей приятно знать, что его удача – это она. Он тоже для неё – огромная.
– Теть Роза за домом ухаживает, когда меня нет. Я ей плачу, чтобы было, на что передачки Артему возить. В деревне-то с работой не очень… Магазин, школа, трактор в поле…
– Ты тут – знаменитость…
Губы Полины дрожат. Она вспоминает визг детей. И даже не верит, но, кажется, ей удается Гаврилу смутить. Он опускает взгляд и сдерживается, чтобы зубы не показать.
– Детей люблю, я же говорил…
Отвечает, пожимая плечами. А в Полине взрывается новая черная дыра обожания. Ему много детей нужно. Непременно много детей.
– Они тебя тоже…
Ему приятно, тут без сомнений, но ответить нечего.
Гаврила отпускает Полину руку. Вытягивает ноги под столом, откидывается на спинку стула, запрокидывая голову…
Он устал, наверное. Они мало спали ночью. Потом по магазинам таскались. Ехали. Разгружали всё, готовили…
Полина встает из-за стола, собирает посуду, грузит в раковину, споласкивает с умеренным грохотом. Вытерев руки полотенцем, приближается к нему со спины, кладет на плечи руки, мнет…
Он напряженный очень. Привычно твердый.
Бороться с собой не получается – Поля тут же наклоняется и целует в шею. Вдыхает, прикрыв глаза… Мнет плечи…
– Идем полежим, а потом по деревне прогуляемся.
На предложение Гаврилы реагирует моментальным согласием.
Снова идет за ним по скрипучей лестнице на второй этаж. Снова в ту же спальню, к той же кровати. Ложится первой, пододвигаясь к стенке и устраивая голову на локте. Чтобы смотреть, как будет ложиться он. А потом чтобы гладить.
Лицо по контурам, улыбаясь в ответ на подрагивание ресниц, шею, руки…
Тянуться к виску, целовать в него… Пробираться воришкой под футболку, гладить живот, который чуть вздрагивает под ее пальцами…
– Всё успеем, Поль… Куда ты торопишься? – Гаврила спрашивает спокойно, не пресекая, но и не поощряя. Позволяет скользить указательным пальцем по коже вдоль пояса джинсов. Щекотать. Дразнить. Просить…
– Остановиться не могу…
Улыбается в ответ на честный ответ, а потом переворачивается, кровать характерно скрипит, Полина ощущает на себе вес Гаврилы…
– Ты ни с кем тут не был? – его пальцы проезжаются от щиколотки по согнутой коленке до бедра.
Крадутся уже под ее майкой. Находят грудь, обводят нежно, сжимают сосок, щипают больно-сладко. Гаврила оттягивает зубами горловину, чтобы смотреть, как ласкает. Губами прижимается. Кружит языком.
Вопрос для него неожиданный, наверное. Но остановиться не заставляет.
Оторвавшись, он проезжается взглядом до Полиных глаз, молча расстегивает пуговицу на женских шортах, ныряет под них.
Полине нестерпимо ревниво становится при мысли, что с кем-то еще он мог быть таким, как с ней. Отсутствие ответа не просто щекочет нервы – убивает медленно.
Особенно плохо от мысли, что мог привозить сюда. Невестой называть. Просить для него… Наживую брать…
– Лампе своей обещал, что наглеть не буду, в дом жену приведу.
Гаврила говорит, приближаясь лицом к лицу Полины.
– С тобой только…
Одновременно с тем, как их губы встречаются в поцелуе, она чувствует вторжение пальцами.
Мир плывет…
Глава 26
Глава 26
Воскресенье начиналось для Полины несколько раз. Впервые ее разбудил вставший Гаврила. Ушел куда-то. Вернувшись, пах шампунем и зубной пастой, поцеловал в лоб, прошептал, что сходит на службу.
Полина просто угукнула, чтобы почти сразу же снова заснуть.
На кровати было тесновато для двоих. Да и этой ночью они тоже не очень тратили себя на сон. Поэтому уже утром он получился особенно сладким… Но недолгим.
Во второй раз Полина проснулась, когда на часах было девять. Только сейчас поняла, о какой службе речь – он в церковь пошел.
Пусть сама не ходила никогда, но сейчас пожалела, что не увязалась следом. Ей и это тоже было интересно.
Можно было найти на телефоне геолокацию храма и догнать, но слишком не хотелось к нему касаться.
Полина знала, что там могут быть сообщения и даже звонки из той жизни, от которой она на эти дни отреклась. Ей не интересны «достопримечательности» Варвары, нытье Марьяна и проверки родителей касательно состояния их ценного имущества. Расстраиваться не хочется.
