– Ты, вероятно, решила попасть в бедлам?[29] Да что ж это такое!? Посмотри, на кого ты стала похожа! – Разбудившее Джанет виденье сменялось другим – горой розового женского мяса в полумраке напротив, с тяжелыми рубенсовскими ляжками и грудями. – Уж лучше бы ты трахалась налево и направо, – тяжело вздыхала Клара и мгновенно засыпала.
Но Джанет нравилось ее состояние. Нравилось ощущение полета, сжигающего нервы постоянного легкого раздражения, уверенности в какой-то удаче и неожиданно открывшейся способности по-новому, более глубоко, прозревать природу. Из влажного воздуха, из мокрых кустов, из угрюмых вод Темзы до нее доносился упоительный запах, как ей казалось, запах самой жизни. Бетси, кобыла, начинала тонко и призывно ржать при ее появлении, а однажды на плечо Джанет сел неизвестно откуда прилетевший голубь. И наконец, молодые люди, прежде достаточно спокойно относившиеся к замкнутой и малообщительной второкурснице, теперь не могли пройти мимо нее, не затеяв какого-нибудь разговора.
* * *
И вот долгожданный день настал. Точнее, его определил сам Хаскем, словно выжидавший, когда кончатся наступившие вдруг хрустящие легким морозцем солнечные дни и осень вернется снова, но уже не та осень мягких дождей, а декабрьское вневременье с ощущением того, что любое прикосновение на улицах вызывает дрожь омерзения от ледяной липкости.
Джанет не пришлось долго мучиться над сочинением костюма – все давно уже было придумано. Это было нецеломудренное платье тех времен, сшитое из специально купленного холста и довольно смело оголяющее тело. Распущенные волосы должен был украсить венок из цветов царицы шабаша – вербены, могильного плюща и фиалок. Цветы пришлось брать искусственные, за исключением вербены – за ней Джанет съездила в Ридинг. Последний раз поглядев на себя в зеркало, она осталась довольна: на нее смотрело похудевшее лицо с горячечным румянцем, синие глаза сверкали, губы кривились одновременно испуганно и вызывающе. Попросив у кого-то широкий академический плащ, Джанет помчалась в Экзетер, надеясь только на одно – что судилище будет происходить не в главном холле, потому что стоять босыми ногами на его каменных плитах было бы совершенно немыслимо.
С неба валилась ледяная крупа, и когда девушка вбежала в старинное здание за парком, намокшие волосы потемнели и завились еще сильнее. В верхнем зале было уже достаточно много народу; некоторых Джанет просто не знала, а других узнать не смогла. Так, Эндрю Хоувен, известный всему Оксфорду как лучший игрок в гольф, был совершенно неузнаваем в костюме «адвоката дьявола», и только когда он подмигнул ей, Джанет втихомолку рассмеялась, порадовавшись, что защищать ее будет столь веселый, неглупый и компанейский парень. Но где Хаскем? Посчитав, что ее роль дает право вести себя вообще как угодно, Джанет несколько раз пробежалась по залу, заглядывая в загримированные лица, но, кроме простолюдинов, сеньоров и студентов, она не увидела никого. В полном недоумении Джанет остановилась, чтобы снять ботинки, но тут ее грубо схватили за локти два «стражника» в закрытых шлемами лицах и с грязными ругательствами потащили за отгороженное место на подиуме. Процесс начинался.
Сначала долго и с пафосом говорил «епископ», обвиняя «девицу Мюргюи» во всех мыслимых и немыслимых грехах: сожительстве с собственным сыном, отравлении младенцев, насылании бурь на славный город Ноттингем и так далее. Несколько раз Джанет пыталась вмешаться в эти абсурдные речи, но каждый раз получала ощутимый толчок в спину тупым концом бутафорской алебарды. Потом пошли «свидетели»: первым был какой-то пастушок, который, трясясь от страха, рассказывал, что, пася в лесу скот, увидел ее, собирающую жуткие травы, похожие на адский огонь, и что она непременно погубила бы его, если бы Бог не надоумил его спрятаться в развалинах.
– Слепец! – не выдержав, крикнула, рванувшись из рук «стражников», Джанет-Мюргюи. – Это же белладонна! Белла Донна, она успокаивает судороги деторождения, и ты сам, если бы не она, давно сгнил бы, не родившись! – Но тяжелая рука в кожаной перчатке зажала Джанет рот.
Вслед за пастушком на подиум вышла жена сеньора, одетая по моде того времени в высокий дьявольский хеннин[30] и в платье того самого фасона, из-за которого почти полстолетия все дамы казались беременными.
– В чем обвиняете вы эту дочь сатаны? – прошамкал «судья», в котором нетрудно было узнать известного профессора, прибывшего на процесс из Сорбонны.
И тогда под смущенный шепот зала дама открыла рот и, выпятив живот как можно сильнее, возмущенно заговорила голосом Джиневры Кноул:
– Эта тварь обещала мне приворожить моего возлюбленного, она заставляла меня пить его кровь, и мы пекли конфаррацио – пирожки любви!
– Но ведь вы добились своего, сударыня, – смиренно ответила Джанет.
– Но кто клялся мне, что никогда женщина не вернется с шабаша беременной!?[31]
– Но почему вы не пришли ко мне после, сударыня? – лепетала Джанет, которой уже становилось не по себе от этого представления. Джиневра была беременна явно по-настоящему: по ее оплывшему лицу расплывались некрасивые коричневые пятна. – Я бы помогла вам, есть множество средств, коровяк, например, он…
– Слушайте же, она вмешивается в дела Божии! – истошно завопил «епископ». В зале начали стучать ногами, и в «ведьму» полетели куски булочек от завтрака.
– А потом, ваша милость, проклятая ведьма превратила меня в волчицу! А-а-а! У-у-у! – на разные лады вдруг завыла Джиневра, срывая с себя хеннин и с распущенными волосами падая на четвереньки. Один из «стражников» отпустил Джанет и на руках вынес воющую Джиневру из зала.
Потом Джанет долго и нудно допрашивали о черной мессе, задавая самые непристойные вопросы, а потом слово взял «адвокат»:
– О вы, чья глупость соперничает с жестокостью, старающиеся перещеголять друг друга в ярости и тупости! Мое сердце наполняет лишь жалость. Посмотрите, перед вами – всего лишь истеричка, одурманенная собственными грезами, нищая, которую голод и невзгоды довели до состояния полупомешанной…
Постепенно под звуки этой блестяще выстроенной по форме, но по сути своей – совершенно беспомощной речи в Джанет начала закипать ненависть и желание открыть этим слепым червям правду… И когда очередь дошла до нее, она вскочила, резко оттолкнув «стражников».
– Не истеричку и не нищую видите вы перед собой, господа судьи! Я – дитя природы, дитя действительности и мечты. Да, я, оскорбленная, озлобленная, опозоренная, с сердцем, исполненным ненависти, уже не могу вернуться к матери своей – природе чистыми путями. Я иду к ней обходными путями зла, и этим я восстаю против вашей нечеловеческой церкви! Я делаю женщину свободной, а мир – понятным и близким. Я знаю, вы предадите меня огню, однако мое мнимое поражение равносильно истинной победе, ибо во мне не дух зла, а дух истины, он – наука, дарующая могущество и примиряющая слабого человека с природой!
