Чего только не насмотрелась она на телевидении. Мужчины с мальчишескими прическами, состоявшие в гражданском браке, и любовники, сгонявшие вес в клубах здоровья на Ист-Сайде. Были там и такие, которые так накачивала себя мартини, что начинали сифонить в обратном направлении. Некоторые задаривали подарками, чтобы только залезть под юбку. Были также старенькие и богатенькие, которые наелись всего этого до тошноты и могли теперь лишь смотреть. Были и красавчики, которые, чтобы завестись, демонстрировали фотографии любимых жен и детишек, а потом, добившись своего, распускали слюни раскаяния.
Гидеон Аткинсон не вписывался ни в одну из этих категорий. В данном случае, можно было утверждать только, что аппарат находится, безусловно, в рабочем состоянии; глаза говорили об изрядном опыте, а страсти накопилось — полный бак, судя по тому, как жадно он целовал ее.
Таким образом, к трем часам утра она все еще была далека от того, чтобы разгадать его игру или при всей своей интуиции хотя бы проникнуться его проблемами. Она заползла в постель.
Это пришло к ней внезапно, несколькими часами позже, когда свет зари уже пробивался сквозь шторы. Нечто среднее между явью и сновидением. Вот теперь бы он принадлежал ей всецело — и телом, и душой. Это было чем-то наподобие руководства к эксплуатации. Теперь она знала, как с ним управиться. Увидит ли она его когда-нибудь? Вот в чем вопрос.
Гидеону предстояло заняться Али Калилем, который как раз маялся в соседней комнате. Но вместо этого он сел за стол, чтобы углубиться в документы и досье, и задумался… о Саше.
Учитывая, что их свидание не вышло за рамки хороших манер, нынешние его ощущения представлялись довольно странными. Не так уж и плохо, рассуждал он сам с собой, если учесть, что за такой короткий отрезок времени они успели о стольком поговорить и обменяться столькими мыслями. Если оставить в стороне служебные дела, он подыскивал сейчас название тому, что так удручало его. Не лучше ли было ему отказаться от всего с самого начала, пока служебный интерес не перерос в личный?
Он и так уже где-то нарушил правила игры, запрещавшие заходить слишком далеко. В машине, когда он предложил отвезти ее домой — в чей именно дом, она не спросила, — он чуть было не решился на большее. Он сумел взять себя в руки. Ну не мудрейший ли он мужчина, если так хорошо умеет управлять своими чувствами? Но он был поражен тем, что ее последняя реплика опрокинула все его построения. И весьма легко было прочесть по ее глазам, что он обидел ее. Ее доверие заметно улетучилось, хотя она оказалась достаточно опытной, чтобы успеть сказать «нет» прежде, чем услышит это от мужчины. Но в том-то и дело, что она не поспешила сказать «нет». Он тоже умел говорить «нет» и делал это много раз в своей жизни, независимо от того, что думала об этом его жена. Из всех женщин, кого он действительно знал, ни одна не была способна отдать себя в жертву молчанию. И ни об одной из них нельзя сказать ничего хоть сколько-нибудь замечательного. Все на одно лицо. Между тем Саша с самого начала произвела на него впечатление и в сексуальном, и в интеллектуальном смыслах, и вовсе не потому, что сама увлеклась им.
Она показалась ему невероятно привлекательной, — это в его-то сорок пять, с его циничностью, опытом; даже страдания не лишили его способности ценить женскую красоту. Обнадеживающий факт, не правда ли? С первой же минуты он хотел ее поцеловать. С тех пор, как увидел ее в парке с разбитым и кровоточащим коленом, удивленную и смущенную. И потом, когда высадил ее перед отелем и наблюдал за ней в зеркало заднего обзора, он едва не сорвался вслед за ней, чтобы догнать в фойе. Он желал ее даже сейчас. Даже когда между ними лежала ночь. Он желал ее так сильно, что испытывал боль. Как мальчик, сидел и думал о ее грудях, нежной коже, о том, как волосы спадали на ее лоб, когда они танцевали, о ее улыбке и о том, как она закусывает нижнюю губку, когда затрудняется с ответом. В какой-то момент ему почудилось, что она ожила в нем вся — от груди до коленей, от рта до бедер. Ее тело как будто проросло сквозь него.
Когда-то давно для того, чтобы подавить нежелательные эмоции, он пробовал отвлечься, вспоминая составы футбольных команд или мысленно считая ступени на лестнице. Сейчас он только пожал плечами, с болью подумав о том, что вообще не имеет права на подобные мысли. Он вышел и ополоснул лицо холодной водой. Потом надел свежую рубашку. Все чаще и чаще он вспоминал о том, что даже в свои восемьдесят лет его отец нуждался в женщине, для которой можно было бы жить и ради которой можно было умереть, — как получится. Даже перед самой смертью ему была нужна женщина. Вот так прожил — восемьдесят лет с женщиной.
Однако, что касается Гидеона, то все его сходство с отцом закончилось в тот момент, когда естественный порядок жизни и смерти оказался нарушенным. Теперь у него не было никаких оснований, чтобы позволить себе роскошь существовать вне боли и потерь. Он бы просто сгорел со стыда. Теперь его заботой должен быть Карами и еще этот — Али Калил. Конечно, мысли о них не столь волнующи и не столь неожиданны. Зато вполне управляемы. И только об этом он имел право думать. Если у него вообще был какой-нибудь выбор. Если только он мог выбирать, какие чувства испытывать к Саше, а какие нет.
Рафи ждала его в коридоре.
— Ну как ужин?
— Выше всяких ожиданий.
— Не слишком ли суетился метрдотель?
— Услужлив, но в меру.
— Можешь поблагодарить за это посла.
— Ты можешь сделать это за меня.
— Ты произвел на нее впечатление?
— А что, может, у тебя насчет нее свои планы?
Рафи пожал плечами.
— Мне не по чину, — сказал он. — Тебе — да.
— Постараюсь оправдать доверие.
— Наш гость заждался, — напомнил Рафи.
Черт бы его побрал, пусть подождет. Пусть весь мир ждет. Его мысли были заняты кое-чем поважнее.
— Хорошо, — сказал Гидеон, разглядывая листки, которые держал в руке.
Эта часть программы, по крайней мере, не так замысловата.
Комната наполнилась затхлым запахом пота и табака. К счастью, кофейщик страдал не от боли в ноге. После анестезии он был несколько дезориентирован, что было как нельзя кстати его похитителям. Рана от пули выглядела вполне сносно, без признаков воспаления.
— Почему бы не назначить антибиотики — на всякий случай, — любезно предложил Рафи.
Мужчина был долговяз и худощав. Неухоженные волосы и диковатые глаза. Плоские щеки и тонкие губы. Никакой округлости и гладкости, которой отличался его брат. Он не выглядел особенно умным или эмоциональным. Впрочем, это и не удивительно, если принять во внимание его работу. Куда нужнее в его деле услужливость и слепая преданность. Из прочих качеств достаточно риторических способностей попугая. Умение рифмовать и рассуждать — разве что как исключение.
