ударилось в бега. В комнате мама и бабушка слушали то же самое. Ханан начинала кричать, проклиная Дхулбаханте, Мачертен и весь клан Дарод. Иногда мама теряла самообладание и выходила из комнаты, чтобы возразить ей. Эти две немолодые женщины вопили друг на друга среди кастрюль и плошек, мама выдавала импровизированное стихотворение, обвиняя Ханан в трусости, а та причитала в ответ, что мама еще большая трусиха, ведь она уехала из Сомали намного раньше. Бабушка тоже приходила на кухню и умоляла их успокоиться. А я просто убегала из дома, чтобы не слышать этих воплей.
Джавахир уговаривала меня переехать к ней, чтобы составить ей компанию и помогать по дому, пока Али был в долгом рейсе. Фадумо знала о ситуации у меня дома – все, что делают сомалийцы, тут же становится известно. Она поговорила с мамой и объяснила ей, что молодая замужняя сомалийка – прекрасная спутница для юной девушки. Да мама и сама понимала, как трудно мне было учиться в доме Абдиллахи Ахмеда. Так что я переехала к Джавахир – всего на несколько месяцев, чтобы подготовиться к экзаменам.
Я чувствовала себя взрослой. Дом Али был в Истли, сомалийском районе, так что я оставалась под присмотром клана. И все же там мне было гораздо свободней и спокойней, чем в убийственной атмосфере, окружавшей маму и Ханан. Когда муж был дома, Джавахир порхала в лучших нарядах и душилась благовониями. Али, казалось, не обращал на это никакого внимания, но всегда был добр и любезен.
Пока я жила у Джавахир, двое коллег Али предложили мне руку и сердце. Для меня это стало полной неожиданностью – когда мы услышали это в первый раз, Джавахир рассмеялась над моим изумлением. Но оба предложения были сделаны по всем правилам. Сначала оба мужчины пошли к Али, один за другим, а потом Али рассказывал мне о каждом из них: какой он усердный работник, хороший добытчик, надежный защитник. И конечно же Осман Махамуд. Али говорил, что я смогу переехать в дом неподалеку и муж будет обо мне заботиться. Речь шла только о деньгах и безопасности – ни тени той любви, о которой я читала в романах. Даже в болливудских фильмах и то было больше романтики.
Один из претендентов был особенно настойчив. Ему было под тридцать, и он был глубоко верующим мусульманином, но я считала его толстым, некрасивым и необразованным. Он обещал, что будет надежным мужем: это была его козырная карта. Если я соглашусь, он был готов поехать в Сомали и разыскать моего отца или хотя бы брата, чтобы получить их разрешение – конечно, только оно по-настоящему имело значение. И речи не было о взаимном влечении или совпадении интересов.
В глубине души мне все это казалось нереальным. Я совсем не так представляла себе сватовство. Мне хотелось чего-нибудь волнующего, чтобы жених был удалым и прекрасным, блестяще образованным, с чувством юмора. Я хотела парить над землей. Я боялась замужества, боялась, что мне придется жить так же, как Джавахир. Мне не хотелось стать толстой и старой, как моя одноклассница Зайнаб, превратиться в свою мать и заниматься сексом так, как Сара и Джавахир.
Обоим претендентам я вежливо ответила «нет». Али я объяснила, что хочу хотя бы окончить школу, прежде чем задуматься о браке. К счастью, мама меня поддержала. Она сказала Али, что меня нельзя сватать без отца и брата. Это было бы не по правилам, будто тайком. Но в глубине души, я уверена, она просто считала подобный брак недостойным меня.
* * *
Когда родители Халвы переехали в новый дом, который построили на одном из дорогих участков за городом, они предложили маме снять их прежнюю квартиру на Парк-роуд. В тот момент, когда мы уже собрались переезжать, из Могадишо вернулась Хавейя с полным чемоданом коротких юбок и искоркой во взгляде. Увидев ее, мама прикрыла глаза и воскликнула:
– О, Аллах! Теперь еще и это!
Мама надеялась, что Сомали обуздает Хавейю, но та вернулась еще своевольнее, чем прежде.
Хавейя открыла для себя другую сторону Сомали – не ту, на которую рассчитывала мама. Да, сомалийки стараются достичь baari – идеального поведения для женщины. Большинство из них прошли обрезание, чего не делают в арабских странах. Но по традиции сомалийки работают, благодаря чему отличаются от арабских женщин и становятся более свободными. Ислам никогда не имел в Сомали такого влияния, как в Саудовской Аравии, стране его истоков, а потому некоторые женщины поколения моего отца выглядели очень современно. Наша тетя, Ибадо Дхадей Маган, и даже, в некоторой степени, наша мачеха Марьян Фарах были примером для Хавейи. Они сильно отличались от нашей матери, которая застыла в пассивном, горьком оцепенении, с тех пор как отец покинул нас.
Хавейя вернулась к нам, планируя развлекаться и работать. Она сказала, что решила поехать обратно в Кению, потому что образование здесь лучше. Ибадо Дхадей убедила ее, что ей нужно получить специальность. Но Хавейя не хотела возвращаться в школу и готовиться к экзаменам – она считала, что уже слишком взрослая для этого. Так что она решила пойти на курсы секретарей, куда принимали без экзаменов.
Через несколько месяцев после возвращения Хавейи я еле-еле осилила экзамены. С такими оценками и речи не могло идти о продолжении учебы, а я была слишком горда, чтобы остаться на второй год и попытаться сдать их еще раз. Мы с Хавейей решили вместе пойти на секретарские курсы. Мы знали, что будет нелегко уговорить маму: она хотела, чтобы я отправилась в исламский пансион для девочек, училась там готовить, убирать и читать Коран. Но я сказала ей, что уже умею готовить, убирать и читать Коран, а курсы секретарей будут почти как та же школа.
Мы с Хавейей старательно избегали упоминаний об очевидном: выучившись на секретарей, мы сможем устроиться в офис и зарабатывать себе на жизнь. Мы сказали маме, что за Хавейю будет платить Ибадо, а мои расходы частично покроет Управление Верховного комиссара ООН по делам беженцев, потому что я была беженкой, закончившей старшую школу. Постепенно мама неохотно сдалась и согласилась оплатить остальное.
В начале 1988 года Махад прислал маме письмо из Сомали. Он встретился с Абделлахи Абди Айнабом, старшим сыном начальника тюрьмы, которого казнили за помощь нашему отцу. Абделлахи Абди Айнабу было двадцать три, он жил в Адене, у него было там свое дело. Он работал очень усердно и был глубоко верующим. Абделлахи Абди Айнаб почтительно просил моей руки.
Мама усадила меня и сказала, что это
