– неважно… Он… Он держал меня за грудки и шипел в лицо проклятия. Сказал, что теперь идеей фикс будет месть. Мне… Мне, а не обстоятельствам, врачам, которые не успели… Мне…
– Как ты мог забыть об этом, отец? – прижимая Дарину к груди, выдыхаю я.
– Прошло больше десяти лет. Мы жили спокойно, все устаканилось. Я воспринял его слова, как бред обезумевшего от горя человека. Был уверен, что он пережил горе и… И все забыл, – папа стирает с лица пот.
– Может, это не он? Почему вы так уверены, что тот мужик еще помнит папу и…
– Он не простой мужик, Тери, – отрезает Аверин. – Я пробил по базе всех, кто был в том автобусе. Он был сотрудником ФСБ, с позором уволенным из органов. Увольнение пришлось как раз на год, когда случилась авария. Он потерял дочь, наверняка, выяснил личность Валентина – ему это было сделать несложно, и принялся ждать.
– Бред какой-то… Столько времени ждать? Зачем ему моя дочь? Ой, я, кажется, понимаю! – подпрыгиваю на месте. – Его же ребенок погиб. А других детей не было, так?
– Да. Он считал, что Валентин забрал его дочь и хотел забрать его ребенка. Убивать он не стал – не позволила врожденная человечность или чертовы принципы, а вот лишить ребенка другим способом… Как? Похитить тебя? Ты тогда была слишком взрослой… Он придумал способ, позволяющий убить двух зайцев – отомстил Журавлеву и заимел нового малыша. Два в одном, – вздыхает Адам.
– А зачем было давать мне чужого ребенка? В нем взыграла совесть? – перевожу взгляд на Дарину.
– Вот тут и кроется чертовщина, – заговорщицки произносит папа. – Ребенка тебе дал кто-то другой, не Семен. Кстати, мужика зовут… звали Семен Хмельницкий.
– Адам, ты пробил его? Где моя дочь? Ты узнал про малыша? Ты…
– Тери, никакого малыша у них нет… Прости… Я почти уверен, что твоя дочь погибла. Они забрали малышку из кювеза реанимации. Она нуждалась в помощи, адекватном температурном режиме и регулярном питании, а не… Ее похитили, но малышка не выдержала переезда. Хмельницкий живет в соседней области. Я многое выяснил – он состоит на психиатрическом учете и…
– Я не верю, Адам, не верю, – задыхаюсь от слез. – Она жива, я чувствую… Кто дал мне чужого ребенка? Тот, кто знал, что моя дочь умерла? И кто принес в роддом мертвого малыша, рожденного в другом месте? Головоломка, ничего не скажешь!
– Именно так… И я должен выяснить, кто он… Тот человек.
Этери.
Я забыла обо всем на свете – Тине и ее беременности, Самойлове, нашей любви, работе, квартире, в которой требовался ремонт… Одна лишь мысль не отпускала меня – где моя малышка? Теперь уже не было никаких сомнений, что преступников было двое… Один выкрал моего ребенка из реанимационного отделения, другой – принес своего мертвого малыша в роддом. Только для чего?
– Тери, нам нужен еще один эфир, – голос Адама вырывает меня из задумчивости. – Мы обратимся к телезрителям и расскажем о наших находках.
– Господи, Адам, как ты себе это представляешь? Ты уверен, что следком позволит?
– Делом никто не занимался. Они походили по роддому пару дней и бросили папку на полку висяков. Пусть хоть слово попробуют сказать! – возмущается Адам.
– И я согласен с Адамом, – подает голос отец. – Кто-то же должен остановить беззаконие? Ты больше двух лет живешь с чудовищной раной в сердце, а им и дела нет… Тери, при желании они бы отыскали преступников. Даже без моих показаний.
– Это точно. Неважно, кто похитил. Есть камеры, свидетели, следственные действия, в конце концов! Хотели отомстить, знали тебя или твоего папу – это второй вопрос.
– Так что, звонить Нике? Пусть договаривается о еще одном эфире? – глядя на заскучавшую Дарину, произношу я.
– Конечно. Я подумаю над речью. Придем на программу вместе. Позовем твоего Самойлова и…
– Какого Самойлова? Того, чья Дарина? А почему твоего? Вы с ним… вы… – хмурится папа. – Я не оставлял мысли, что Васька одумается и вернется к тебе.
– Что за глупости, пап? Он ударил меня, да и вообще… Все время считал, что я нагуляла ребенка. Даже когда правда открылась, он… Не хочу об этом, папа. Да и с Львом у меня ничего…
– Ничего, кроме любви, – улыбается Адам. – Не стесняйся, Тери. Ты же не чужим людям признаешься, да и вообще…
Ну что за человек этот Аверин! Теплая вода у него не держится в одном месте.
– Это хорошо… Если человек хороший, то можно… – вздыхает отец. – Заходи в гости, дочка. Почаще заходи.
– Хорошо, папа. Я рада, что мы поговорили. И мне… Я бы хотела получше тебя узнать. Знаешь, как я страдала, когда ты ушел? – сглатываю горький ком в горле и крепко сжимаю пальцы в кулаки. Перед глазами вновь предстает смелый и отважный Лев, решившийся сказать матери правду. Может, и я смогу?
– Прости меня, дочка. Вот вспомни любую самую горькую обиду и прости, родная, – со слезами в голосе произносит он. – Я готов во всем повиниться. И даже спорить не стану, что виноват.
Воздух дрожит от напряжения, а потом оно лопается и растворяется в слезах и облегчении. Вот так все просто – одно лишь прости… Просто и чертовски сложно выдавить из себя это слово, но еще сложнее искренне простить. Кажется, мне нужно будет учиться этому всю жизнь – вспоминать об обидах и останавливать себя, напоминая, что простила. Простить – не значить забыть. Это решение, выбор, о котором стоит всегда помнить…
– Хорошо, папуль. И ты ко мне приезжай. С… семьей. Я, наверное, съеду от Льва.
Вот это да… Я точно сказала это вслух? Наверное, так и стоит поступить. Это правильно, потому что… Правильно, и все. Ну не смогу я жить, зная, что Тина беременна.
Дарина трет глазки и капризничает. Дедушка неуклюже пытается ее успокоить, но она плохо идет на контакт – жмется ко мне, хмурится и просится домой. Мы обмениваемся любезностями и торопливо одеваемся. Папа обнимает меня на прощание и не спешит размыкать объятия. Замечаю в его глазах облегчение. И у меня на душе легко и спокойно, несмотря на личную драму.
Адам включает подогрев сидений и регулирует температуру в салоне. Трогается с места, съезжая с узкой дорожки на трассу. Ерзает на месте, а потом выпаливает, очевидно, не сумев сдержать вопроса:
– Тери, ты твердо решила переехать в свою квартиру?
– Да. И мне плевать на мнение Льва, если ты об этом. Не смогу я, Адам…
