нравилось все. Вообще все, что он с нею делал. Развращал. Такую невинную, нежную, ласковую, открытую, смелую.
– Не хочу спать. Тебя хочу.
– Я никуда не денусь. – Малодушно врал, еще надеясь, что получится оставить ее без разборок. Просто исчезнуть и не возвращаться. Она пострадает немного, потом простит и поймет…
Он не успел докрутить этот момент в памяти до конца – ему помешали.
– Уходи! – Аля рассерженно шептала, беспокойно оглядываясь на дверь. – Уходи, и больше не смей появляться, ты слышишь?!
– Я приду завтра, и послезавтра, и буду приходить каждый день.
– Не наигрался, Пальмовский? У меня ребенок! Ей нельзя привыкать к посторонним! Я уже не девочка, к которой можно бегать, если захочется лекарства от скуки!
– Ты – не лекарство, Аля. Ты – отрава.
– Виктор, не нужно играть словами. Я и раньше тебе не особенно верила, а теперь – и подавно. – Девушка устало присела за стол, глядя на него отчаянно, почти с мольбой. – Но я – взрослый человек, а Настена – ребенок, ей не нужны эти наши с тобой разборки.
Виктор не хотел с ней спорить. Хотел смотреть, как она ходит по маленькой кухне, наливая себе ромашковый чай, как трикотажные брюки мягко облегают ее бедра, совсем немного округлившиеся, как хрупкий позвоночник выступает под майкой, когда Аля наклоняется за чем-то. Ничего не изменилось за эти пять лет: он снова дышал чаще, двигался резче, тянулся руками и взглядами к одному-единственному человеку, как только тот оказывался рядом.
– Мне тоже налей. – Прозвучало резковато. Вздохнул, добавил с неохотой. – Пожалуйста.
Аля встала перед ним, уперев руки в бока. Тонкие ноздри маленького носа гневно раздулись.
– Ты. Уходишь. Витя. Что непонятного?
– Малышка спит. От того, что я попью чай на вашей кухне, уже ничего не изменится. Мы весь день провели вместе, ты не была против. Откуда сейчас такая агрессия?
Сделал к ней шаг бессознательно. Потянулся к лицу девушки, забыв, что между ними уже целых пять лет. И еще девочка, о которой он сегодня узнал впервые.
Серьезные препятствия, если вдуматься.
Сущие мелочи, если до одури хочется снова ее потрогать, втянуть носом воздух где-то в районе женского ушка, поймать губами пульс на шее под нежной кожей.
Аля так же инстинктивно отдернулась, шагнула назад.
– Пальмовский, ты заигрываешься. Собирай свои манатки и сваливай! Подарки можешь тоже, кстати, забрать, Настя даже не заметит, что они пропали!
– Врешь. – Еще один шаг в ее сторону.
– Нет. – Такой же шажок назад, от него.
– Ты скучала. – Всего пара движений, и девушке придется упереться в стену.
– Нет. Ты слишком высокого о себе мнения! – Она понимала, что отступать некуда, но все равно отступала.
– А я скучал. – Виктор почти прижался к ней, оставил между телами каких-то пару миллиметров. Руками уперся в плитку по обеим сторонам от ее головы. С каким-то осязаемым, животным удовольствием коснулся розового ушка губами, зашептал. – Уверен, что ты скучала тоже. У нас ведь взаимная зависимость, Алька. Не ври, что это не так! Ты – моя, была и осталась.
– Успокойся, Пальмовский! – Она пыталась вырваться из жесткой хватки, отворачивалась. Он мог бы поверить в искренность, если бы не ощущал, как дрожит ее тело от каждого нечаянного прикосновения.
И это было не отвращение, Виктор знал точно.
– Не могу успокоиться. Думал, увижу тебя – все пройдет. А нет, видишь – не проходит.
– Убери от меня руки, я сказала!
– Тоже не могу.
Когда-то Але нравилась его наглость и легкое хамство. Она любила, когда он тянулся к ней, несмотря на правила, этикет, приличия. Хотел – обнимал. Хотел – целовал. В любое время, в любом месте.
– Пальмовский, не будь уродом! Не пользуйся тем, что я сейчас не могу заорать… – Она шептала горячо, с откровенной злостью. Но эффект был совсем другой: Виктор тянулся к ней еще больше.
– Ты тоже от меня зависишь, Аля. Не спорь. Зачем себя обманывать?
– Мою зависимость зовут Настей. Других у меня нет. А теперь отпусти!
– Сначала поцелую. А потом – хоть убивай.
У него никогда слова не расходились с делом. Не стал дожидаться разрешения, легко прикоснулся к губам. Думал, что получится тормознуть вовремя. Ошибся…
Аля отталкивала его руками, но сама тянулась навстречу. Дышала неровно, тряслась, как осиновый лист на ветру, а ртом прильнула к его рту, ответила. Сначала еле ощутимо, а потом все более жадно и требовательно.
Невыносимо было чувствовать, как она дрожит. Пришлось опустить руки на ее плечи, пройтись по спине одной, второй – придержать за затылок. Вспомнить, как это здорово – стягивать резинку с волос, зарываться пальцами в шелковую волну… Он почти урчал от удовольствия, слышал, как она в ответ выдыхает коротко, пьянел и сатанел от желания усадить ее на что-то устойчивое, чтобы не бояться, что вместе рухнут.
– Мамочка? – Тихий голосок из-за спины.
Пальмовский замер. Так он еще ни разу не попадал.
– Мамочка, я хочу попить. Я звала, а ты не слышала…
Он осторожно оглянулся. Аля в его объятиях, кажется, тихо умирала. Только глаза еще жили, исходя ненавистью.
Маленькая принцесса, у которой даже пижама была усыпана какими-то розовыми единорогами, медвежатами и ромашками, сонно терла глаза, щурилась от яркого света.
Если включить суперспособности и разлететься по разным концам кухни, она еще могла ничего не заметить. Жаль, что таких способностей не было ни у Виктора, ни у Али.
– Ой… А что это вы делаете? – В сонном, тихом голоске мелькнул интерес. Глазенки распахнулись.
Девочка смахнула несколько кудряшек с лица, чтобы лучше видеть, подошла ближе, с любопытством уставилась на взрослых.
– У мамы… – Виктору чуть не отказал голос. Пришлось прокашляться, чтобы дальше говорить. – У мамы соринка в глазу застряла, я помогал ей вытащить.
– Мама, ты поэтому плачешь, да? Опять соринка попала?
Девчушка деловито отодвинула взрослого дядю в сторону, потянула мать за руки.
– Давай, посмотрю! Я тебя пожалею, мамочка, я тебе помогу…
Аля присела на корточки перед ребенком, с явным усилием сжимая трясущиеся губы. Потянулась к дочке, обняла ее, спрятала лицо в детских кудряшках, но в последний момент успела обжечь Пальмовского взглядом, полным злости и чего-то еще, не менее горького и жаркого.
– У меня все прошло, малыш. Нужно просто проморгаться, и все будет хорошо. Спасибо, моя лапушка. Ты такая добрая у меня…
Он сейчас был
