— Нет, ты мне расскажи! — не отстает Ванька, — крутое отчество же! Папу Андриан звали?
— Не знаю, брат, — смеется Каз, — я же детдомовский… С таким именем и привезли, похоже… Или кто в детдоме с фантазией был…
Их голоса удаляются, похоже, Каз тащит Ваньку к выходу из домика. И я выдыхаю.
Сажусь на пуфик, машинально сминая в руках футболку, смотрю на себя в большое напольное зеркало.
Оттуда на меня испуганно и ошарашенно таращится взлохмаченная девушка с нервным румянцем во всю щеку и слишком красными губами. Абсолютно неприличный вид…
Полностью соответствующий реальности.
Надо собраться, Марусь.
Надо как-то прийти в себя.
Подумать, что делать дальше…
И как жить.
И как себя с Казом теперь вести… И…
Трогаю щеки, скольжу подушечками пальцев по губам, и все нервные окончания сладко подрагивают… Как он целовал… Боже… Если еще захочет, разве смогу я противиться? Смогу его ограничивать? Теперь, когда знаю, каково это, когда по своей воле, по своему желанию? При одном воспоминании все внутри екает взбудораженно, томно.
А я сама?
Себя-то я смогу удержать теперь?
Глава 37
В дороге за Вальчиком я никак не могу прийти в себя, выдохнуть. Основная причина моего нервного, взбудораженного состояния сидит рядом, спокойно рулит и, похоже, вообще никак не осознает, что со мной происходит. Это к лучшему, конечно, иначе бы совсем плохо все было.
И без того стыдно и неловко.
Я молчу, смотрю в окно, не понимая, как себя вести в этой ситуации.
Надо же что-то говорить, да? Что?
У меня совсем нет опыта в подобных вещах…
Обсуждать случившееся?
Ни за что!
От одних мыслей щеки красные до сих пор! А если еще и разговаривать об этом… Ох, мамочка…
Очень помогло бы, если б Каз вел себя, как раньше… На самом деле, он так и делает, но мне все время кажется, что он на меня смотрит… И что он тоже все время думает об этом… А еще кажется, что все остальные в доме уже знают, что мы делали…
Хотя ничего не указывает на такое развитие событий, но мне кажется…
И теперь еще больше стыдно и неловко. Словно я обманула доверие Ани, Ляли… Словно повела себя недостойно.
Если Аня знает… или узнает… что она обо мне подумает?
Становится обидно, потому что я не специально, я ни в чем не виновата! А получается — виновата…
На глаза наворачиваются слезы, выдыхаю прерывисто, сдерживая судорожный всхлип , смотрю в окно на пролетающие по обочине дороги домики.
Когда машина тормозит, а затем резко сворачивает в проулок, совсем не туда, куда надо, отрываюсь от окна и с удивлением и испугом смотрю на Каза.
Зачем он?..
Продолжить хочет?
От догадки этой в груди становится тесно, потому что сердце словно расширяется в размерах, закрывает собой легкие, не дает дышать.
И это совсем не похоже на тот дикий ужас, который я испытывала поначалу с Алексом. И на дальнейшее обреченное безразличие тоже не похоже, естественно.
Это какое-то новое для меня ощущение.
Странное и, если быть честной, приятное.
Боже, столько нового в моей жизни…
— Марусь, что происходит? — Каз не делает попыток дотронуться до меня, обнять, поцеловать, и я не знаю, радоваться этому или нет. Не понимаю себя. Зато понимаю, что он все же намерен поговорить о случившемся. И краснею, словно девочка малолетняя.
— Ничего… — бормочу, стараясь не встречаться с ним взглядом. Стыдно почему-то.
— Так, стоп, так не пойдет, — он неожиданно тянется ко мне и подцепляет за подбородок пальцами, заставляя посмотреть на себя, — что такое? Ты боишься, что ли?
— Не… знаю… Нет… Но… — слышу со стороны свое бормотание, и стыжусь теперь его уже! Курица какая, заикающаяся!
— Марусь… — он мягко поглаживает большим пальцем нижнюю губу, глаза в полумраке салона совсем темными становятся, — ты чего испугалась? Меня? Ты думаешь, что будет дальше? А?
— Я… не знаю… — шепчу я, завороженная разбойной глубиной его глаз, — просто все так… странно…
— Что странно? — удивляется Каз, — то, что я — нормальный мужик и мне нравится красивая девушка?
— Я? — он про меня, да?
— Нет, бл… Черт… Ар! Или Хазар! — Каз улыбается белозубо, и это безумно красиво. И безумно привлекает.
— Я просто… — и тут мне в голову приходит воспоминание их с Аром разговора, — просто… На кого я похожа?
Каз хмурится непонимающе, и я продолжаю, потому что, если уж начала, надо договаривать.
— Ну… Вы с Аром говорили… А я услышала… Я не хотела, так получилось…
Каз ничего не говорит, отпускает меня, откидывается на сиденье, не сводя взгляда, теперь уже поменявшего тональность, ставшего тяжелым и даже неприятным.
Я залезла сейчас на запретную территорию, это понятно. Но все же, мне кажется, что я имею право знать. Если у него все так… серьезно…
— Знаешь… — он усмехается, наконец, словно оттаивая, барабанит пальцами по рулю, переводя взгляд с меня на лобовое, а затем опять на меня, — ты права… Я сначала обратил внимание… Именно поэтому. И, наверно, надо сказать, чтоб не надумала себе ничего лишнего.
Он берет сотовый, ковыряется в нем, наконец, выводит на экран картинку и отдает мне телефон.
Я смотрю и замираю.
Потому что на экране… Я.
С короткой стрижкой, в очках и с совершенно несвойственным мне нежно-мечтательным выражением лица. Но определенно я. Мои глаза, мои губы, овал, нос…
Поднимаю изумленный взгляд на Каза.
— Что это? Кто?
— Агния Виловская, — пожимает он плечами, — художница. Болгарская.
Только теперь я подмечаю детали на снимке: кисти, палитру…
— Вы знакомы? — голос хрипнет, а в голове встают со щелчком все недостающие элементы паззла. Становится понятным его настрой на меня, его настойчивость, его интерес. Если это бывшая…
— Нет, — слышу тихий ответ, — она умерла еще двадцать лет назад… От рака. И все двадцать лет своей жизни прожила в Болгарии, в Софии. Я ее никогда не видел и не знал…
— Но откуда тогда?.. — поднимаю взгляд на него.
— Просто в интернете увидел картинку, — Каз пожимает плечами, нарочито небрежно и отстраненно. Он вообще такой отстраненный становится, далекий сейчас. Гораздо дальше, чем был до этого, в нашем общем смущенном дорожном молчании, — понравилась. Стал рыть информацию. И нарыл… Прикинь теперь, как удивился, когда тебя увидел? Реально в реинкарнацию поверить можно.
— Да…
Я возвращаю телефон Казу, сажусь ровнее.
Каз отключает экран, но я успеваю заметить взгляд, который он бросает на портрет. Внимательный. Нежный.
И так тяжело становится, так больно!
Я осознаю, что сейчас ревную. И злюсь. Злюсь на эту несчастную умершую девушку, потому что на нее он смотрит совершенно по-особенному… А на меня — не так. Ловлю себя на этой эмоции и ужасаюсь. Такое возможно, только если уже подсознательно принимаешь человека, считаешь его… своим?
Я считаю Каза своим?..
Кем?
— Спасибо, что рассказал, — говорю я, сглатывая обиду и неуместную ревность, — мы можем поехать? Вальчик ждет уже…
Каз кивает, заводит машину.
А я все жду чего-то от него.
Не знаю, чего.
Может, каких-то дополнительных слов, объяснений… Признаний?
В чем он должен признаваться? И уж тем более мне? Кто я такая, чтоб ждать от него этого?
Боже… Когда же я так умудрилась?..
Каз щурится на дорогу, потом на меня, явно ощущая, что что-то не так, что тональность между нами еще сильнее поменялась.
— Марусь, — начинает он говорить, но в этот момент звонит мой телефон.
— Привет, Лана, — говорю я в трубку, — я уже еду за Вальчиком…
— Еще не доехала? — голос Ланки веселый такой, спокойный, на заднем фоне слышится музыка, словно она где-то в замкнутом пространстве, в машине, например, — ну и отлично. Я сама его заберу. Мы поедем погуляем.
— Мы? — вычленяю я ключевые слова, — ты с Сергеем?
