Папа молчал и только в конце тревожной недели мрачно пообещал:
– Если вернется, я его с лестницы спущу.
Буквально после этих слов позвонил фотограф Борис и назначил Фире встречу. Она примчалась в кафе, с растрепанными волосами, с распахнутыми глазами, а Борис, усмехнувшись, прямо спросил:
– Хочешь вернуть Гришку?
Фира, сжав пальцы, молча кивнула. Затаила дыхание. Что он скажет?
Борис внимательно оглядел ее опытным взглядом, прищурился, будто наводил на нее объектив фотоаппарата.
– Что с ним? – не выдержала Фира. – Где он?
Борис усмехнулся:
– Ты никогда не шла мне навстречу, но я не злопамятен. Помогу. Дело в том, что Гришка купил свою «Волгу» в долг. Долг не вернул. Сейчас прячется. Он должен серьезным людям кучу денег. Ты можешь ему помочь.
– Как? – Фира придвинулась к Борису. – У меня нет кучи денег.
Борис нервно облизал губы, будто они у него пересохли.
– Слушай меня: одна твоя фотография. На обложке журнальчика. Голенькой. И будет куча денег. И Гришка снова будет в твоей постели.
Фира откинулась на спинку стула. Перевела дыхание.
– Где и когда? – тихо спросила.
Ведь любимого надо не только вернуть, но и спасти…
Вскоре объявился Григорий, утром приехал на своей «Волге», словно после обычного ночного дежурства. И – ни слова о своих проблемах, ни слова благодарности. Фира проглотила обиду, почувствовав лишь едкое жжение то ли в желудке, то ли где-то возле сердца.
Все вернулось, как говорится, «на круги своя»: работа, вечеринки, вернисажи, периодические исчезновения Гриши на ночь или даже на две. Без объяснений и извинений.
А потом опять все рухнуло. Григорий принес домой какой-то полуподпольный журнальчик, на обложке которого была изображена обнаженная Фира: точеная фигурка, глубокий задумчивый, многое обещающий взгляд, рассыпанные по голым плечам волосы – все это было как бы в дымке, в полутени, а на первом плане – ярко-красный безобразный послеоперационный шрам на правой ноге.
Фира, как ни странно, не дрогнула. Небрежно бросила журнал на столик. Только одна мысль билась в виске: зачем? Ну Борис, конечно, таким образом гнусно отомстил ей за то, что отвергла его ухаживания. А Григорий, его соучастник, он что, хотел таким образом унизить Фиру, указать ей место в его жизни? За что? Это было необъяснимо так же, как злоба ее бывшей свекрови.
Фира забыла про журнал. Постаралась забыть. Но он о себе напомнил.
Когда на следующий день Фира пришла домой, на пороге ее ждал отец. Ни слова не говоря, он дал дочери пощечину, брезгливо вытер руку и ушел к себе в комнату.
Опомнившись, придя в себя, Фира вошла к нему и спросила:
– Ты никогда меня не бил, даже в детстве, а сейчас я взрослая женщина… Что случилось, папа?
– Вон из дома! – не дослушав, закричал отец. – Потаскуха!
Фира собрала необходимые вещи и поехала на работу. Григория она не застала, переночевала у подруги. А днем, незадолго до плановой операции, к ней подошел заведующий отделением.
– Фира Яковлевна, вам звонили из дома… Просили срочно приехать…
Фира сбросила халат, выскочила из больницы, поймала такси. Когда она бежала по лестнице, страх и предчувствие несчастья охватили ее.
Дверь в квартиру была открыта. Мама встретила ее, рыдая.
– Я вчера пришла, а тебя нет… Папа сказал, что вы поссорились. Утром он еще спал, я поехала на работу, а потом все-таки вернулась домой, почувствовала что-то неладное… Фирочка, он был уже холодный. Врач сказал, он умер на рассвете. Господи, а я в это время спала рядом… – Маму душили рыдания.
– Это я во всем виновата! Я убила его этой проклятой фотографией… Прости меня, мамочка! – Теперь они плакали, обнявшись.
Григорий на похороны не пришел, сослался на занятость и срочные дела. Он опять сделал ей больно и даже не заметил этого. Фира окончательно поняла, что хотя они и живут вместе, у каждого из них – своя жизнь. Любовь ее стала угасать, страсть сменилась брезгливостью, но порвать с Григорием она не решалась, все еще не теряя надежды забеременеть.
Фира мечтала о ребенке, ей часто снились собственные роды и первое кормление малыша.
Нерастраченное материнство, нежность, сердечную заботу она отдавала своим маленьким пациентам. Фира начала оперировать, исправлять врожденные патологии, и ей это прекрасно удавалось. Ее руки, чуткие, с тонкими сильными пальцами, были словно созданы для детской хирургии.
И вот однажды, во время очередной операции, пришло неожиданное решение. Вечером Фира сказала Григорию:
– Я сегодня оперировала малышку с заячьей губой… Славная девочка.
– Ну и что? – Григорий неохотно оторвался от газеты.
– От нее отказалась мать. Я подумала: может, мы удочерим ее? Нам нужен ребенок.
Григорий нахмурился.
– Это не так просто. К тому же нам потребуется оформить брак.
Фира задумалась. Не так давно она страстно желала стать его женой, но после смерти отца это желание исчезло. К тому же мама неожиданно категорически возразила против удочерения больного ребенка: она слишком хорошо знала, что такое болезни детей… Мама понимала, что ее мужа убил не скандал с фотографией обнаженной дочери, а страх, который он пережил во время ее болезни и продолжал испытывать и после. Каждая операция, каждый консилиум, каждое обследование – это постоянная тревога, нагрузки на больное сердце.
Фира начала сомневаться. Мнение мамы всегда было для нее очень важно, а в этом вопросе – тем более, ведь основная тяжесть по уходу за больным ребенком ляжет на ее усталые плечи. После смерти мужа она очень сдала.
Впрочем, сомнения Фиры разрешились без ее участия, причем таким образом, который внес в ее жизнь неожиданные перемены.
В палату, где лежала больная девочка, вошла пожилая пара. Фира, которая в это время осматривала малышку, обернулась. Ее поразила внешность статного мужчины: седина, мужественные складки вокруг твердых губ, молодые глаза. На его жену Фира бросила только один взгляд: ухоженная, но располневшая и состарившаяся женщина.
– Здравствуйте, – приветливо сказал мужчина. – Вы лечащий врач Лизоньки?
– Какой Лизоньки? – не поняла Фира.
– Вот этой малышки.
– У этой девочки пока нет имени.
– Уже есть, – улыбнулся мужчина. – Она теперь Елизавета Князева.
– Почему Елизавета? Почему Князева? – сердце Фиры забилось в тревожном предчувствии.
– Мы оформляем документы на удочерение, остались мелкие формальности. Я генерал Князев. – Он слегка наклонил голову и пояснил: – Детей у нас нет. Мы решили посвятить оставшиеся нам годы этой девочке.
Он широко улыбался, словно речь шла не о больном ребенке, а впереди у них с женой была вторая долгая жизнь.
