Она сожрет мою дочь.
— Если бы была только я, — шепчу я, не спуская взгляда с пуговицы, — только я одна… а у нас ведь Лиля, Матвей… что с ней будет? Почему ты о ней не подумал?
— Я вообще ни о чем не думал, Ада, — сипло отвечает Матвей. — Это я все, что могу тебе сказать в свое оправдание.
Мне остро не хватает объятий Матвея. Того Матвея, который мне не изменял. Его шепота и обещаний, что все будет хорошо. Его теплых ладоней, которые бы вытерли мне слезы и ласково скользнули по щекам. Его улыбки и поцелуя. Но я теперь всего этого лишена.
— Ада, я не хочу терять Лилю. Ты ведь знаешь, что я ее люблю.
Я хочу оглохнуть, чтобы не слышать его хриплого голоса.
Я знаю.
Знаю, когда все это случилось.
Господи.
Мы были с Лилей на отдыхе. Месяц назад. Я и она. Матвей отправил нас “помочить ножки в море”, а ему пришлось остаться в Москве ради крупной сделки, которую он вместе со своими юристами вел около года.
Пастухов Юрий, в узких кругах “Карьерный Король”, добивался приватизации заброшенного горно-обогатительного комбината в Ульяновской области.
Сомнительное решение, которое стоило Матвею и его команде бессонных ночей за документами, литров кофе, долгих переговоров и встреч.
Комбинат переходил из рук в руки, большая часть договоров была утеряна, другие составлены с нарушениями, третьи были оформлены на мертвых или несуществующих владельцев.
На финишной прямой сделка могла обойтись без Матвея, но Пастухов уперся рогом: мой муж должен быть. Всю эту канитель он затеял лишь потому, что был уверен в Матвее, как в хорошем юристе и как в человеке. И если он уедет отдыхать, то пошло оно все в задницу.
— Сделки не будет.
Так Пастухов мне и сказал, когда заявился к нам домой. Поставил ультиматум, выпил чая и обрадовал, что его внучка Соня будет в моем классе. Из всех частных школ он выбрал именно ту, где работаю я, потому что:
— Дети должны учиться среди своих.
За всей этой болтовней о первоклашках, за которых я в сентябре должна была взять ответственность, я сама не заметила, как согласилась, что Матвей должен остаться в Москве на сделку.
Он остался, а мы улетели на две недели. После он нас встретил в аэропорту с цветами. Он тогда показался мне немного нервным, подавленным, а он на мое беспокойство оправдался тем, что его вымотал Пастухов и его грандиозный проект по реконструкции.
Хотя какая разница, когда Матвей решил, что имеет право отвернуться от семьи.
Год назад, месяц, недлю...
Будто это что-то сейчас изменит в нашей жизни, которую тоже ждет реконструкция через боль, отчаяние и сожаление о прошлом.
Замираю, когда слышу шаги и обеспокоенный голос Лили:
— Мам! Пап! Я вернулась! Я волновалась, поэтому я приехала!
Сажусь, запахиваю блузку и торопливо застегиваю пиджак, кинув на бледного Матвея испуганный взгляд.
— Да где вы? Поубивали, что ли, друг друга? Кровавых следов не вижу! Уже хорошо!
Смотри с Матвеем друг другу в глаза. Мы в западне. У нас нет времени на то, чтобы подобрать правильные слова о том, что грядет в нашу тихую и мирную жизнь.
— И меня папа Ани подвез, — голос у Лили наигранно веселый, — передавал вам привет. И они нас приглашают на пикник на следующей неделе.
Ее шаги все ближе, и нам не сбежать.
— Мам, — появляется в дверях столовой, — пап? Что вы тут сидите и молчите?
— Ты должна была остаться у Ани, — Матвей медленно выдыхает через нос. — Мы же так с тобой договорились.
— Вы меня потом обязательно в угол поставите, — скидывает капюшон с головы, опускается на пол и садится в позу по-турецки, — ну, рассказывайте, что у вас тут за собрание?
Медленно тянусь к пуговице, подхватываю ее пальцами и прячу в карман пиджака. Затем неловко приглаживаю растрепанные волосы.
— Все плохо? — тихо спрашивает Лиля, и глаза ее тускнеют. — Да?
Глава 6. Наша дочь тебя не простит
У меня язык во рту окаменел, а глотку схватил спазм. Я не могу выдавить из себя ни слова.
Лиля переводит взгляд с меня на Матвея. Глаза тусклые и обреченные. Я хочу ее схватить, утащить и спрятать. Накрыть одеялом, прижать к себе и укачать, как младенца.
— Вы этого мне не скажете, — шепчет она. — У нас же с вами все иначе. Не так, как у других.
— Лиля, — Матвей закрывает глаза. — Прости меня…
— Нет, — ее голос становится тише, и она в ужасе смотрит на меня, — нет… мам…
— Мы тебя любим, Лиля, — глаза болят от слез, что скатываются по моим щекам. — Я и папа тебя любим. Сильно, солнышко, но…
— Нет, — она в ужасе отползает, будто мы обратились в двух чудовищ. — Замолчите.
— Мы… — сипло отвечаю я. — Лиля… Милая… — задерживаю дыхание на несколько секунд и с трудом выдавливаю из себя. — Нас ждет развод. Такое бывает.
— У нас не бывает, — Лиля не моргает. — Мы другие. Нет. Вы любите друг друга. Вы не все. Вы, как оборотни… — она всхлипывает. — Как истинная пара… Вы не сможете друг без друга.
Мне тоже всегда нравилась эта идея истинности в книгах, которые Лиля читала. Крепкая связь, что предначертана самой судьбой и которая тянется через вечность яркой нитью и связывает сердца и души.
Но мы не в сказке. Мы в реальности, а в реальности мужчины предают семьи ради сомнительного удовольствия. Они уходят, бросают детей, делают больно женам. И я уверена, что истинность в книге придумали женщины, которых не раз предавали, и только магия может обуздать бессовестных мужиков.
— Лиля… я… — Макар закусывает губы, медленно выдыхает и поднимает взгляд на нашу бледную дочь, — это моя вина.
— Не-а…
— Да, — его глаза темнеют. — Моя.
— Нет, — упрямо повторяет Лиля.
— Я изменял, — глухо отзывается Матвей, и взгляда не отводит. — Я изменял твоей маме.
Сердце — тонкий фарфор. И оно идет трещинами. Ресниц Лили вздрагивают, губы дрожат.
— Мама права, — голос у Матвея тихий и блеклый, — я должен быть с тобой честным, как бы это ни было больно.
— Нет, — сипит Лиля. — Это неправда.
— Лиля…
— Ты не мог, — она медленно встает и пятится. — Нет, — сглатывает. — Ты любишь маму.
— Если любит, то уже не той любовью, — упускаю взгляд.
Этого разговора не должно было произойти. И во всем этом холодном и липком ужасе я тоже виновата.
Я слишком доверяла Ие. Не увидела того, что она заинтересована в моем муже и не заметила перемен в Матвее. Я не думаю, что у меня были варианты отвратить его от измен, но мы могли разойтись раньше. До того, как он потащил в постель мою подругу.
— Ты не такой, папа, — Лиля переводит взгляд на Матвея. — Ты не мог.
— Такой, — хрипло отвечает он.
— Нет. Я не верю.
— Прости меня, Лиля, — закрывает глаза, и крылья его носа вздрагивают. — Прости.
Лиля загнанно озирается по сторонам, будто ищет поддержки у невидимых друзей, прижимает дрожащую ладонь ко рту и молчит, растерянно глядя на Матвея.
— С кем? — спрашивает она через долгую минуту гнетущего молчания.
Как наша любовь могла прийти к подобному итогу? Как мы это допустили? Каждый из нас ради дочери был готов пожертвовать своей жизнью, а теперь она стоит перед нами и плачет.
— С кем? — повторяет она.
Я не смогу ответить на этот простой вопрос. Ия нянчила ее, пела колыбельные, читала сказки и заплетала волосы.
Какая я дура. Так близко подпустила ее к своей дочери.
— С кем? Говорите, — ее голос дрожит. — Раз мы тут все такие честные. Говорите.
— С тетей Ией, — голос Матвея становится холодным.
Лиля переводит взгляд на меня и шепчет:
— Это неправда.
— Правда, — Матвей похож на человека, которого приговорили к смертной казни.
— Нет! — взвизгивает в истерике Лиля. — Ты не мог! Это неправда! Не ты! Кто угодно, но не ты! Ты не такой!
— Такой! — Матвей повышает голос. — Такой, Лиля, такой! — встает и сжимает кулаки. — Я был с твоей крестной! Ты меня слышишь, нет? Это правда! И ты бы все равно это узнала! Вы обе бы об этом узнали! Не от Ии, так от меня! И я рад, что это вскрылось! Рад!
