Вот! То, что надо! Пойду сейчас и возьму напрокат машину, чтобы не сшиваться в Бонне. Покатаюсь по окрестностям, съезжу в Бад-Годесберг, в Кельн, в Дюссельдорф, главное — избегать туристических мест и больших магазинов. А хотелось бы взглянуть на Котофеича в том зеленом платье, ей, наверное, к лицу. Когда-то она мечтала иметь целый ворох платьев, так и говорила — целый ворох платьев… Сейчас я спокойно могу купить ей этот вожделенный ворох, а тогда мог только смеяться… Да что за наваждение? Я все время думаю о ней, даже против воли. Но я ведь ее потерял… Бог знает где она… Он рухнул в кресло, закрыл глаза и снова вызвал в памяти Джинджер, ее грудной смех, сводивший его с ума, кожу цвета молочного шоколада, но вместо Джинджер увидел почему-то всегда умилявшую его оспинку на Никином предплечье. Двадцать два года не вспоминал ее, и вот поди ж ты!.. Интересно, что она подумала, кто купил ей платье? Наверное, сочинила какую-нибудь романтическую чепуховину, не имеющую ко мне никакого отношения. Эта мысль почему-то причиняла боль. Нет, нельзя поддаваться кретинским сантиментам. Он решил заняться гимнастикой. Полчаса истязал себя, потом принял контрастный душ, выпил большой стакан апельсинового сока и ощутил желанную бодрость.
Захотелось есть. Вот это уже вполне нормально! — с удовольствием подумал он и стал рыться в холодильнике. Ага, вот роскошная Вестфальская ветчина, надо бы выйти купить свежего хлеба, но лень, лучше сделаю тосты из вчерашнего, кстати, надо покупать хлеб разумнее, чтобы не заваливался, на один раз. Убрав посуду, он оделся, побрился и бодрым, пружинящим шагом вышел на улицу. Погода испортилась, похолодало, и накрапывал дождь. Вот и отлично, подумал он. Меньше шансов столкнуться… Он взял напрокат белый «Фольксваген-Гольф» и поехал колесить по окрестностям Бонна, достаточно живописным. В результате красивая дорога привела его к старинному замку, в котором проводились экскурсии. Оглядевшись по сторонам как-то даже воровато, он убедился, что никаких русских в группе нет, и присоединился к экскурсантам. Стены в замке были такие толстые, что в залах стоял лютый холод — и через двадцать минут он продрог и разозлился, тем более что видел уже подобные замки, и не раз. И вдруг в мозгу сама собой всплыла фраза, кажется, из дневников Льва Толстого: «Не та баба страшна, что за х… держит, а та, что за душу держит». Так, приехали, начинается! Толстой в ход пошел, теперь еще немножко Достоевского — и готово… Ностальгия! Когда группа наконец вышла из замка, он сломя голову кинулся к машине — греться. Да чепуха все это, ни за что она меня не держит!
Я и не вспоминал о ней, и вдруг… Все-таки безделье — опасная штука! Я, кажется, понял, почему американцы работают как оголтелые. Это же нация эмигрантов, вот все они и стараются забыть свою родину, даже на генетическом уровне. Мысль показалась ему удачной, хотя он не был уверен в ее оригинальности. Надо будет поговорить на эту тему с Беном. И обязательно выкинуть Никину фотографию. Он полез в карман, но вспомнил, что сегодня на нем другие брюки. Ничего, вечером выброшу. Интересно, как у нее прошел вчерашний вечер? «Рандевушка», как выразилась блондинка Алла. Впрочем, рандевушка вчетвером — это не страшно. Хотя кто знает… Нет, Ника не способна на групповуху! Фу, что за мысли лезут в голову! Он достал карту и выяснил, что совсем близко есть ресторан. И поехал туда, так как от холода и дурацких ностальгических мыслей здорово проголодался.
Ресторан оказался хорошим, он пообедал и решил махнуть в Кельн, там у него была знакомая семья, милые интеллигентные люди. Проведу вечерок в нормальном доме, поговорю на отвлеченные темы — и всю дурь как рукой снимет. Он зашел в магазин, купил бутылку виски. Если Моргнеров не будет дома, бутылка не пропадет. Но надо им все-таки позвонить, а записную книжку и мобильный телефон я оставил дома. Заеду на минутку, переоденусь, тем более погода переменилась и в этой куртке я запарюсь… У Моргнеров автоответчик сообщил, что хозяева уехали. Ну и бог с ними, решил он, все равно поеду в Кельн, погуляю, поброжу по улицам, там ничто не будет напоминать о Нике… Черт, черт, черт, эта Ника как больной зуб, мешает жить! Больной зуб надо вырвать, это самый радикальный способ. Но чтобы вырвать зуб, надо его иметь, сказал он себе. А раз его нет, значит, и болеть нечему. Сам усмехнувшись своей логике, он вышел из дому и побрел к стоянке, где оставил машину. И тут же на глаза ему попалась реклама духов «Земляника». Гадость, наверное. Земляника! Ника! Тьфу ты, я, кажется, схожу с ума! Он так рассердился на себя, что чуть не бегом бросился на стоянку. Но потом вдруг раздумал. В Кельне я с машиной замучаюсь. Пойду лучше на вокзал, тут совсем близко, и скоро буду в Кельне, зайду в собор. Хотя что там делать? Я ведь неверующий, а в Кельнском соборе бывал не раз, и вообще… Ему вдруг расхотелось куда бы то ни было ехать. Нет, это черт знает что! С чего это я расклеился, как идиот? Есть, конечно, прекрасный выход — пойти сейчас домой, выжрать бутылку купленного для Моргнеров виски и завалиться спать до утра. Утро вечера мудренее. Может быть, завтра Ники уже не будет в Бонне — и кончится это наваждение. Вот проснусь утром и сразу почувствую, тут она или нет. Впрочем, это вполне ностальгическая идея — напиться до положения риз. Но тогда уж надо пить не виски, а водку, родную русскую водку, усмехнулся он про себя. Да-да, именно водку! Он взглянул на часы. Пять. Приличные люди в это время пьют чай! А кто сказал, что я приличный? Я совершенно, абсолютно неприличный! Неприлично так психовать от одного только вида женщины, которую бросил двадцать два года назад! Погруженный в эти дурацкие мысли, он брел по улицам прелестного и, несмотря на еще недавний столичный статус, вполне провинциального городка, и сам не заметил, как вышел на набережную. Светило солнце, было тепло, приятно. И вдруг он увидел Нику!
Она шла навстречу ему, нет, не шла, а почти летела.
Только она умела так летать… Она всегда ходила очень быстро, но, когда шла ему навстречу, он говорил себе: вот летит Ника, моя Богиня победы! Невольно он метнулся в сторону, он не был готов к этой встрече. И тут же увидел, что вовсе не к нему она летела. Нет, навстречу ей шел мужчина, немолодой, но вполне импозантный. Вот они сошлись, он поцеловал ее в щечку, взял под руку — и она как-то очень доверчиво к нему прильнула. Опять рандевушка, подумал он злобно. Небось только вчера познакомились, а сегодня он уже целует ее в щечку, наглая морда! И она тоже хороша. Видно, у нее вечер удачно перетек в ночь, вон как идет, почти летит… Мужчина между тем слегка приобнял ее за плечи, они чему-то весело смеялись. Он чувствовал, что готов броситься между ними, набить морду этому ее хахалю, схватить Нику и увезти куда-нибудь подальше, чтобы никакие чужие мужики не смели ее обнимать. Что за наглость! А она ведь позволяет, сука такая! Вот они остановились и она, смеясь, сняла что-то у него со лба своим тонким пальчиком. Кокетничает, дрянь! Интересно, куда это они идут? Нет, не идут, а бредут! Так бродят влюбленные в старых фильмах. Сейчас не хватает только, чтобы пошел дождь и этот хмырь целовал бы Никино лицо, залитое дождем и слезами счастья. Его затошнило. Но над Бонном светило солнце, и Ника с кавалером, по-видимому, все-таки не брела куда глаза глядят, а вполне целенаправленно шла к дому на Томас-Манн-штрассе. Она ключом открыла дверь подъезда, и они вошли. Дверь закрылась. Ага, вероятно, тут живет блондинка Алла, сообразил он. Отлично, по крайней мере, я знаю, где искать Нику! Но зачем, зачем мне ее искать, а главное, что они сейчас там делают? Опять заболело под ложечкой, да как! Он прислонился к стене и попытался выровнять дыхание. Если блондинки нет дома, то все возможно. Может быть, как раз сейчас Ника этим своим сводящим с ума движением закидывает руки и расстегивает бусы… На ней и сегодня были бусы, только совсем уже другие, не зеленые… Кретин, в очередной раз воззвал он к себе самому, что ты делаешь? Сшиваешься под дверью чужого дома, где, возможно, предается любви баба, которую ты сам бросил двадцать два года назад. Да еще и корчишься от боли. Стыдно, глупо, унизительно до чертиков… Да она же блядь, вчера познакомилась с этим типом, а сегодня уже предается… Иди отсюда и забудь… Один раз сумел забыть больше чем на двадцать лет, так и теперь сумеешь.
