и Ворону незачем меня обманывать, он не стал бы сообщать мне непроверенную информацию.
В сердце что-то шевельнулось, но я не могла определить, что чувствую сейчас. Присела на стул рядом с кроватью и прошептала:
— Ну здравствуй, мамочка…
Мне казалось, это все, на что меня хватит. Хотелось просто посидеть в тишине рядом с ней. Поймать этот момент, о котором мечтала годами — побыть рядом с мамой. Я так долго рисовала нашу встречу в памяти, представляла, как подойду к ней, услышу дыхание, голос, смогу дотронуться до волос… Мне казалось это чем-то нереальным, поэтому всегда давала волю своей фантазии. Воображала, как она меня обнимет, какие слова скажет, как прикоснется губами ко лбу. И вот я сейчас перед ней, сижу и молчу, а она меня не видит. Ничего не может сказать и сделать. Между нами по-прежнему пропасть. Ну что ж, может, это к лучшему. Может, и хорошо, что она не в состоянии говорить. Кто знает, возможно, находясь в сознании, она бы вообще не захотела меня видеть. Прогнала бы прочь, как бездомную собаку.
— Что ж ты бросила меня, мамочка? — невольно сорвалось с губ. — Маленькую, беззащитную девочку? Отдала чужим, которые никогда не смогут подарить мне той любви, которую подарила бы ты? Чем я перед тобой провинилась? — слезы против воли покатились из глаз. — Знаешь, я часто смотрела на дверь в надежде, что ты придешь и вырвешь меня из этого кошмара. Сколько раз я представляла эту встречу! Наши объятия, слова, слезы… Верила, что ты передумаешь и вернешься. Но годы пролетели, а ты так и не появилась. И меня мучило только одно желание: найти тебя и спросить, почему ты так поступила. Думала, что буду твердой, как камень, не пророню ни слезинки, что смогу скрыть, как все эти годы мне было плохо без тебя. И вот ты рядом… и, видишь, я плачу. Мне больно, и эту боль невозможно держать внутри. Я должна тебя ненавидеть, желать зла, проклинать, но я не могу… Слишком больно. Ты будто вставила мне в сердце нож, который с годами заржавел, а сейчас его кто-то крутит, крутит, и я не в силах вынести эти муки…
От переполнивших эмоций перехватило дыхание. Я замолчала, с удивлением глядя на то, как по щеке матери скатилась слеза. Странно. Глаза закрыты. Наверное, галлюцинации, что не удивительно: я сильно нервничала в последнее время.
— Даже если бы ты и могла говорить, никакие слова тебя не оправдают!
Резко поднявшись, я направилась к двери, но внезапно услышала писк прибора. Не на шутку перепугавшись, позвала медсестру. Когда та вбежала в палату и поняла, в чем дело, изумленно сказала:
— Она пришла в себя…
А я… Я не решилась ждать. Выскочив на улицу, бросилась к машине. И выдохнула только тогда, когда больница оказалась далеко позади.
Пока ехали домой, думала, что у меня разорвется сердце. С одной стороны, я испугалась того, что случилось, с другой — жалела, что трусливо сбежала и не смогла посмотреть ей в глаза. Она точно в порядке? Может, медсестра что-то напутала и на самом деле это был какой-то сбой? А эта слеза, скользившая по щеке… Ведь не могло же показаться! Значит, она все слышала?
Голова разрывалась от мыслей, а глаза обжигали слезы. Зря я все это затеяла. Не надо было никуда ехать, ничего узнавать, лучше бы все оставалось так, как раньше! Кому я сделала лучше? Мать жила себе преспокойно, обо мне и не вспоминала, как, впрочем, и я. Как-то свыклась с мыслью, что у меня нет родителей. Представила, что они умерли, и стало легче жить. А теперь? Как жить теперь?
Погрузившись в мрачные мысли, я не заметила, как добрались домой. Пока машина неторопливо заезжала во двор, я смотрела на окна особняка и думала, что делать дальше. Но в голове, как назло, была одна каша. Прошмыгнув в свою комнату, я постаралась успокоиться и привести себя в порядок. В таком виде лучше никому не попадаться на глаза. Особенно Максу.
Примерно через полчаса в дверь постучали. Я как раз успела умыться, переодеться и сделать свежий макияж. Увидев Ворона, улыбнулась.
— Как съездила? — участливо спросил он, замирая на пороге и окидывая меня заинтересованным взглядом.
— Никак. Мать в реанимации.
Повисло молчание. Почувствовав неловкость, я села на кровать и беспокойно поправила рукав красной блузки.
— Теперь ты понимаешь, почему я решил рассказать тебе о родителях? — наконец заговорил Макс. — Когда узнал, что эта женщина в больнице, решил, что ты имеешь право знать. Ведь потом может уже и не быть возможности встретиться с ней…
— Почему ты мне сразу не сказал, что она в больнице? Я пришла к ней домой, увидела девушку…
— Сестру.
— Сестру?! Да ты, я смотрю, знаешь всю мою подноготную! — разозлилась я. — Может, еще и мысли умеешь читать?
— А что, тебе есть, что скрывать? — хитро прищурился.
— Даже если бы и было, ты же все равно все узнаешь! Я ведь всегда под прицелом! Как зверушка в клетке — постоянно на виду. Можно выкинуть и забыть! И убить проще. Выкинуть где-нибудь в лесу, никто и не узнает, чей это труп там валяется!
Кажется, у меня начиналась истерика. Я дико разозлилась из-за того, что Макс знает обо мне больше, чем я сама, что я у него как на ладони. Наверное, это нервы, а он просто попал под горячую руку. Мне стало стыдно. Но Ворон, покачав головой, уже направился к двери.
— Поговорим, когда ты успокоишься.
Я смотрела ему вслед и корила себя за несдержанность. Не так я представляла себе наш разговор. Мне и так плохо, а если еще и с ним поссорюсь, вообще впаду в депрессию. Увидев, что он схватился за ручку двери, я бросила ему в спину:
— Знаешь, а мама ведь очнулась.
Он медленно повернулся.
— Вы поговорили?
— Нет, — опустила глаза. — Я трусливо сбежала.
— Во всяком случае, теперь ее жизни ничего не угрожает.
Воцарилась тишина, и меня огорчило то, что нам нечего друг другу сказать. Какое-то напряжение витало в воздухе. Вдруг мелькнула мысль, что я так сильно углубилась
