За оставшиеся три дня своей командировки Борис Борисыч так ни о чем и не заговорил. Приходил вечерами поздно, уставший, задумчивый. К ней с разговорами не лез, лишь однажды Надя заметила, как проводил ее взглядом, когда шла через двор с Вероникой, завернутой в даренное им одеяльце. Так в музее, наверное, на какую-нибудь нарисованную мадонну смотрят — будто отстраняясь, с грустным благоговением. В день отъезда вышел из своей комнаты с саквояжем, молча надел пальто. Черная комбинатовская «Волга» уже стояла у ворот, фырчала мотором. Надя с тетей Любой вышли его проводить в прихожую.
Он поднял свой саквояж, глянул на нее отчаянно. И сделал шаг.
— Надя! Можно с вами поговорить?! Я недолго, только спрошу, и все.
— Ой! — засуетилась на месте тетя Люба. — Ой, чего я тут стою-то! У меня на дворе белье не снято!
Накинула на себя шубейку, прикрыла дверь, затопала шумно через сенцы.
— Надя… Я понимаю, конечно, что весьма и весьма сейчас глупо выгляжу. Не судите меня строго, пожалуйста. Нет, я понимаю, что вы меня никогда не полюбите, но… Может, выйдете за меня замуж?
Сказал и зачем-то снял шапку с головы, прижал ее к груди в отчаянии. Она стояла, молчала, глядела на него во все глаза, в одночасье осознавая свою женскую власть над этим взрослым и добрым человеком. Даже и не власть, а что-то вроде ответственности за эту власть. Внутри вдруг все собралось, сжалось, как перед прыжком в холодную воду. А впрочем, оно давно уже собралось и приготовилось, только девушка окончательного отчета пока себе в этом не отдавала. Вздохнула, произнесла твердо, решительно:
— Да, Борис Борисович. Выйду. Только должна честно предупредить — я… Я пока вас не люблю. Понимаете, я другого люблю. Но никогда, никогда больше его не увижу! Его… Вообще больше нет в моей жизни и никогда не будет. Обещаю!
— Да. Да… Я все понимаю, Надя. Я и не претендую на роль героя-любовника. Понимаю, что больше в отцы гожусь. Но разве так уж это плохо — муж-отец? Вы полностью можете мною располагать. Может, вам нужно время подумать?
— Нет. Я не хочу ни о чем думать. Если можно, поеду с вами прямо сейчас. Можно?
— Да, конечно! Конечно, буду рад. Я счастлив вашему решению, Надя!
— Я быстро соберусь, Борис Борисыч.
— Вам помочь?
— Нет, я сама. Там Вероника спит, вы отнесите ее в машину. Сейчас я в одеяльце заверну…
Так они и вышли на крыльцо тети-Любиного дома — с Надиным чемоданом и Вероникой на руках. Тетя Люба только всплеснула руками, уронив снятое белье в снег. Прощаясь, всплакнула коротко, махнула рукой. Надя уже не услышала, как, перекрестив ее в спину, проговорила слезно себе под нос:
— Ну, вот и еще одна душа пристроена, прости меня, господи…
* * *
В машине долго ехали молча. На нее вдруг накатило позднее осознание случившегося — как это она решилась! Будто помимо ее воли произошло. Да еще и высказалась так обидно, напрямую — другого, мол, люблю, а вас вряд ли полюбить смогу… Неужели Борис Борисычу не обидно? Ведь наверняка обидно.
Высвободила ладошку из-под Вероникиного одеяльца, нашарила его руку, коснулась слегка пальцами, проговорила тихо:
— Я буду вам хорошей женой, Борис Борисыч. Честное слово!
Смешно, конечно, прозвучало. Почти — честное пионерское. Он сжал ее пальцы, ответил быстро, даже слишком быстро:
— Я знаю, Наденька! Ты не думай, я все, все понимаю!
И поднес ее ладонь к губам, прикоснулся к ней летуче, несколько церемонно даже.
— Не думай сейчас ни о чем. И не бойся. Все будет хорошо. Я тебя ни в чем торопить не стану. Вообще не стану, как скажешь, так и будет.
Она на миг поймала в зеркале заднего вида удивленно-насмешливые глаза водителя, посмотрела в них прямо. Тот отвел взгляд, неловко поднял плечо, почесал ухо о жесткий воротник куртки. А она снова повторила, уже громче:
— Я буду вам очень хорошей женой, Борис Борисович!
— Да, Наденька. Только ты это по-другому скажи, пожалуйста.
— А как? — она удивленно-опасливо уставилась на него, повернув голову.
— Ты скажи — я буду тебе хорошей женой, Борис. Тебе, понимаешь? Надо ведь как-то начинать…
— Ой… Да, конечно! Я буду тебе хорошей женой, Борис!
Переглянулись, улыбнулись друг другу понимающе, и сразу напряжение отпустило. Первое, самое неловкое.
— Давай я Веронику подержу, а ты подремлешь немного. Нам ехать часа четыре, не меньше.
— Да быстрее доедем, Борис Борисыч, дорога хорошая! — бодро откликнулся со своего места водитель.
— А ты не торопись, Саша. Видишь, не один еду, а с женой и ребенком! С моей дочкой, Вероникой!
Ох, с каким удовольствием, с какой гордостью он это произнес — с женой и ребенком! Повеяло вдруг от его голоса чувством защищенности — незнакомым доселе, неизведанным… Даже когда Сережа ладонями по тети Полиному столу стукнул, объявляя о своей решимости взять ее с собой, у нее не возникло такого чувства. И расслабилось все внутри, повело, как на качелях. И отчего-то плакать захотелось.
Он потянулся, ласково выудил из ее рук спящую Веронику. Заворковал что-то нежное, приоткрыв край одеяльца на ее личике. А на Надю и впрямь сонливость напала, веки отяжелели, смежились сами собой. И задремала, изредка открывая глаза. Один раз очнулась от дремы — тихая мелодия разбудила, водитель Саша радиоприемник включил: «Меж нами памяти туман…»
Открыла глаза, подняла голову. За окном лес, зимняя дорога с поземкой. Где-то далеко в сознании билась мысль: «Прощай, Сережа. Теперь уж точно — навсегда. Будь счастлив!»
Сглотнула подступившие слезы, уснула уже крепко. Впервые, наверное, за последние дни. Проснулась от тихого голоса Бориса Борисыча:
— Наденька, просыпайся… Приехали… Выйди из машины, прими у меня Никушу…
Никуша! Надо же, как он Веронику назвал! А что, вполне ничего звучит… Ника, Никуша…
Водитель выскочил из машины, внес вещи в открытую Борис Борисычем дверь дома. Она вслед за ними осторожно ступила на высокое крыльцо. Вошла, огляделась…
Как странно здесь все устроено. Вроде и дом, а на городскую квартиру похоже. Большая прихожая плавно перетекает в гостиную с большими окнами, с камином, с витой лесенкой куда-то вверх.
— А куда лесенка? На чердак?
— Нет. Лесенка ведет на второй этаж, Наденька.
— А что, дом двухэтажный?
— Да… Я сейчас все, все покажу! Дай мне Никушу, я ее пока на диван положу…
Стянула с себя куртку, сапоги, прошлась по гостиной, провела ладонью по изразцам камина, оробела слегка.
— Ничего себе… Я в таком доме никогда не была…
— Это теперь твой дом, Наденька. Привыкай. Здесь все довольно комфортно устроено. Знаешь, моя жена очень долго болела, не могла ходить, и я старался, чтобы ей хоть немного повеселее было. Вот, все здесь перестроил. И окна большие сделал, чтобы света в гостиной было больше, и камин, и даже жалюзи сам из деревянных планок изготовил. Тогда о жалюзи еще никто слыхом не слыхивал. Вот, посмотри…
