Стоит ли говорить, что, впервые попав в Москву не по работе, сначала Вадим чувствовал себя не в своей тарелке. Сожалел, что уступил желанию Нины Георгиевны и зря потратит несколько дней на домашние посиделки, разговоры, экскурсии.
Тем удивительнее было новое состояние: неспешно бродить по старым улочкам, слушать увлеченного своим же рассказом экскурсовода, в роли которого выступил сын двоюродной племянницы матери — Виктор. Названый в честь общего предка — прадедушки Вадима, он был всего на пару лет младше гостя-дяди, над чем постоянно подшучивал. По профессии Виктор был архитектором, по призванию — историком, общественным деятелем, борющимся за сохранение культурного наследия. Получить такого эрудированного родственника в экскурсоводы было невероятной удачей. Вернее, счастьем: Вадим не только открыл для себя город совершенно с другой стороны, но и узнал родословную до страшно сказать какого колена: почти весь первый вечер он изучал ветвистое, замысловатое «древо», которое составил и прокомментировал племянник, потративший на это немало времени в архивах.
Назавтра они снова гуляли по Москве, долго смотрели на балкончик дома, где когда-то жила прабабушка Мария Ефимовна, где родилась мама Вадима — Нина Георгиевна. Удивительно, но Вадим столько раз проезжал мимо, ходил пешком, но ему и в голову не приходило, что этот старинный особняк тесно связан с историей его рода! Виктор даже показал место, где когда-то находилась бакалейная лавка, в которой Мария Ефимовна познакомилась с удивительно одаренным пареньком — его дедом, Георгием Степановичем Кореневым…
Но и это было еще не все. Спустя несколько месяцев Виктор прислал письмо, в котором, изложил кое-какие с большим трудом добытые сведения и об отце Вадима. В детдом под Смоленском тот попал совсем крохой. Мальчика передали из госпиталя: отец — военный хирург, мать — медсестра, оба родом из Минской губернии, скончались от тифа. Ребенок чудом не заболел, родные неизвестны. Гражданская война продолжалась, госпиталь менял дислокацию, девать малыша было некуда. Кто знает, возможно, эти обстоятельства и сыграли свою роль, когда подросший Сергей Ладышев выбрал профессию врача, когда решил после войны осесть в Минске?.. Увы, спросить было некого. Как и не удалось больше ничего узнать. Отец Вадима сменил несколько детских домов, дела воспитанников за давностью лет исчезли, затерялись, и лишь в одном из них чудом отыскалась едва читаемая карандашная запись в регистрационной книге, которая тоже непонятно как сохранилась.
Такое глубокое погружение в семейную историю для Вадима не прошло бесследно: он почти приблизился к разгадке того, что имел в виду отец, рассуждая о миге бесконечности. Его родословная и есть своеобразная бесконечность, и состоит она из множества мигов человеческих жизней. Каждая жизнь в отдельности — миг, поочередно или вместе — бесконечность. И даже его не найденный до сих пор сын — следующий миг, начало которому положил он, Вадим. Его сын даст начало другим жизням, продолжающим, расширяющим эту бесконечность. Осознанно или неосознанно люди часто теряют свое начало, забывают о нем, не задумываются, насколько все уже связаны между собой раннее созданными цепочками из звеньев-мигов, насколько зависимо от каждого мига будущее бесконечности, название которому — человечество.
Философские рассуждения позволили Вадиму иначе посмотреть на свою жизнь, на жизнь близких ему людей и сделать еще один вывод: миг — это жизненный путь. Каждый сам несет за него ответственность, способен оставить свой след в генетической памяти продолжателей. Будущее бесконечности зависит от множества кривых в пространстве, соприкасающихся, пересекающихся, дающих начало новым мигам. Но даже если это не удалось, в будущее можно внести свой вклад, созидая, защищая, согревая теплом, подсвечивая дорогу. В этом и заключается смысл каждой человеческой жизни.
После подобных рассуждений на душе у Вадима становилось тепло, светло, хотелось улыбнуться каждому встречному… И пусть такое настроение царило недолго и нечасто, свое дело оно делало: Ладышев чувствовал, насколько стал терпимее, насколько легче стало ему управлять собственными эмоциями, гасить внутренний негатив. Он словно поднялся на ступеньку выше в эволюции собственного сознания и мог бы, продолжая движение вверх, наслаждаться этим состоянием, если бы…
Если бы позволил выпустить из заточения закапсулированную по собственной воле и запрятанную глубоко в душе любовь. Но он даже не пытался это сделать: то ли страшась, что не сможет справиться с ее силой, то ли опасаясь снова оказаться преданным, стать слабым и беззащитным. Он уже выбрал для себя путь в бесконечности, и на этом пути места для любви нет. Единственное, что он себе позволил, так это мысленно поблагодарить Катю за обретение родственников. А заодно и нового себя…
…Поднявшись на второй этаж, Вадим заглянул в комнату матери: Кельвин лежал на коврике у кровати. Отреагировав на шум, он посмотрел на хозяина подслеповатыми глазами, постучал по полу обрубком хвоста, всем видом показывая, что рад, но тут же обессиленно опустил морду на лапы.
— Ну что же ты? Расхворался? — Ласково погладив пса по холке, Вадим обратил внимание на частоту и тяжесть дыхания, присел перед ним на корточки, провел быстрый наружный осмотр: шерсть, пасть, уши. Нос сухой и теплый, даже горячий. — Здесь болит? — понял, когда начал прощупывать живот. — Мам, Кельвин что-нибудь поднимал с земли на прогулке? — прокричал он.
— Прямо за нашими воротами что-то в траве нашел. Я не сразу заметила, пока калитку закрывала, — Нина Георгиевна также поднялась наверх.
— Похоже на отравление.
— Боже мой! — всплеснула руками мать. — Мне Клавдия накануне рассказала, что в поселке уже трех собак кто-то отравил! И на дачах одна за другой мрут… Как же я недоглядела! Кельвин, солнышко мое! — на глазах женщины показались слезы.
— Так… Мне нужна пара минут, чтобы переодеться. Приготовь, во что его завернуть, — заторопился к себе в комнату Вадим…
Валерия аккуратно вела машину, периодически посматривая в зеркало заднего вида. Но не столько для того, чтобы отследить возможный «хвост», о чем просил пассажир, сколько для того, чтобы понаблюдать за ним самим. После утренней стычки она старалась ему не перечить, но бояться перестала. Страх улетучился, как только увидела его у окна: жалкий, слабый. Оставалось лишь понять, что делает его слабым, и научиться этим управлять. Но не жалеть, как уже случалось.
«Жалость — проявление собственной слабости, — так считала Лера. — Всегда найдется тот, кто ею воспользуется».
Ведь почему она проиграла когда-то с Семеном? Потому что, обнаружив его слабость — привязанность к родителям, не решилась «отсечь от стаи». Понятно, что без самой стаи с ее возможностями и связями он никакого интереса не представлял. Но следовало рискнуть: на произвол судьбы не бросили бы. А она пожалела и его, и родителей, тем самым проявив слабость. Чем и воспользовалась горячо любимая женихом мамочка: как настоящая волчица, едва не уничтожила ту, которая могла завладеть ее отпрыском.
Петра, учитывая предыдущий опыт, «выдернуть из стаи» было легко. Вот только сделать это получилось физически, а не морально: позволяла общаться с детьми от первого брака, помогать им. В дальнейшем это ее и сгубило: отпрыски перетянули на свою сторону отца, прихватили с собой и ее дочь.
И только с Ладышевым изначально все складывалось в ее пользу: и физически, и морально он уже ей принадлежал, оставалось чуть-чуть потерпеть, дожать. Он даже ушел от не желавших принимать ее родителей. Эх, если бы не проклятая беременность, спутавшая все карты! Растерялась, позволила себе еще одну слабость — оставила ребенка. А ведь легко могла избавиться от беременности, никто и не заподозрил бы. Да и не хотела она детей, одной Софии достаточно!
Вспомнив о дочери, Лера нахмурилась: нельзя дальше откладывать, надо что-то делать с этой мерзавкой! Изучить окружение: друзья, подруги. Сейчас это проще простого, достаточно просмотреть страницы в соцсетях. Валерия периодически в них заглядывала, но действий не предпринимала, потому что не было плана. Но если задаться целью — появится и план.
