— Еще как скажет! Я договорюсь!
«Кажется, я знаю, кому она хочется понравиться, — порадовался он в душе. — Один командный пункт мне пошатнуть удалось. Теперь хорошо бы подобраться ко второму, не застряв на дальних подступах…»
Вадим вернулся домой к восьми вечера, заехал под навес, закрыл автоматические ворота, заглушил двигатель и вдруг понял, что не хочет, а вернее не может выйти из машины: словно какой-то невидимый вампир высосал все силы. При том удивительно, что голова была трезвой, мысли — ясными. И спать совершенно не хотелось.
Такое с ним редко, но случалось. В состоянии глубочайшего внутреннего стресса организм, словно защитную реакцию, включал разделение души и тела: ты есть, но тебя вроде как и нет. Есть тело, понимание того, кто ты, где ты. Но тебя будто нет в этом теле. Оно само по себе дышит, наблюдает за стекающими по стеклу каплями моросящего дождя. Можно пошевелить ногой, рукой, даже растянуть губы в улыбке — механически, рефлекторно. Но никаких команд мозга тело не воспринимает.
«Как сорванный с грядки овощ, — заторможенно сравнил он. — Психиатры ошибаются, когда связывают вегетативное состояние исключительно с повреждениями отделов мозга. Мозг жив: жалоб и нареканий нет. Тело тоже в форме. Но внутри словно убрали связующее звено, будто оно сломалось, исчезло. А может, это душа устала соединять мозг с телом, и таким образом дает знать, что пора перезапустить программу? Хорошо бы знать, где произошел сбой от перенапряжения… Попробуй здесь выдержать: сначала отец Кати, к концу дня Вениамин. И зачем я только разрешил охране его пропустить?»
Потому что решил, что человек приехал по делу: вдруг что-то еще вспомнил о событиях памятной ночи? Поэтому и принял в кабинете, подальше от чужих глаз и ушей. Но разговор не заладился с первых секунд. Упомянув Катю, Потюня понес какую-то чушь о командных пунктах, о том, что нельзя судить, кто прав, а кто не прав, не зная правды. И вдруг заявил, что никуда не уйдет, пока Ладышев его не выслушает с самого начала. С какого начала? Для перегруженной мыслями головы Вадима это было слишком. Ни слова не сказав собеседнику, он встал и вышел за дверь кабинета. Отдав указание Марине позвать охранника и выпроводить гостя, Ладышев спустился вниз, по коридорам пересек территорию завода, открыл дверь аварийного выхода, присел на скамейку у спортивной площадки, закурил и отрешенно уставился в бетонную стену за волейбольной площадкой.
Ему давно сообщили, что посетитель покинул территорию, а он все сидел, курил, отрешенно наблюдая, как нависший над забором диск солнца закрыли тучи. И вдруг почувствовал, как вместе с исчезнувшим солнечным светом куда-то ушли силы… Еле доехал до дома.
Зазвонил телефон.
— Вадик, сынок, ты где? Позвонил, что выезжаешь, а все нет и нет. Я волнуюсь, — укорила мать. — И ужин стынет.
— Мама, все в порядке, я уже во дворе. Иду.
Соединив усилием воли тело и душу, Вадим выбрался из машины и, прихватив пакет с вещами, поспешил к крыльцу: третий час моросил дождь, а промокнуть и заболеть в столь напряженный рабочий момент в его планы не входило.
— Ну наконец-то! — Завидев сына на пороге, Нина Георгиевна подошла ближе, пока он разувался, нежно потрепала по затылку. — Совсем поседел, сынок… Скоро станешь копией отца.
— Это хорошо или плохо? — попробовал пошутить Вадим.
Присев на банкетку, он поймал руку матери, прижал к щеке.
— Устал? — поняла она. — Нельзя столько работать. Я и отцу об этом постоянно твердила.
— Мама ты давно общалась с Захаревичем?
— С Артемом?
Вопрос был неожиданным и застал Нину Георгиевну врасплох: покраснела, отвела взгляд.
— Мама, я знаю, вернее догадываюсь, что ты поддерживаешь с ним связь. И я тебя в этом не виню, более того, ничего не имею против: он — твой любимый ученик, у вас свои отношения, не касающиеся… — сын замялся: упоминать фамилию Балай не хотелось. — Мне надо с ним как-то связаться. Пожалуйста, напиши ему, спроси, нашли ли они с Кирой тогда диск и что они с ним сделали. Он поймет.
— Хорошо, — так и не осмелившись посмотреть сыну в глаза, мать подошла к столу, присела. — Его контакт есть в скайпе. Вот только не знаю, ответит ли…
— А что так?
— Я тебе всего не рассказывала, не хотела тревожить… — было заметно, что Нина Георгиевна разволновалась. — Но спустя некоторое время после их отъезда в Германию он вдруг спросил, знаю ли я, что ты встречался с его женой. Ответила, что да, знаю. Тогда он спросил, известно ли мне, что по твоему настоянию Кира сделала аборт и из-за этого они теперь не могут иметь детей. Я написала, что это неправда, что ты никогда так не поступил бы. Не сдержалась и добавила еще кое-что, что знала о семье его жены, о твоем отце… После пожалела и отправила еще одно письмо, в котором извинилась. Но он никак не отреагировал. С тех пор мы не общались. От коллеги в Берлине знаю, что Артем работает над диссертацией, преподает. Только похвальные отзывы… Но совесть меня иногда мучает: зачем я ему все рассказала? Жил бы со своей Кирочкой счастливо.
— Ты не виновата. Он сам тебя спровоцировал, — Вадим подошел к матери, присел, положил ей на колени голову, поймав руку, снова прижал к щеке. — Прости, что напомнил.
— Нет-нет, это хорошо, что напомнил. Рассказала тебе, и легче стало. Я ведь даже Гале не смогла всего сказать: она бы не поняла, как любимый ученик мог жениться на дочери, по сути, убийцы мужа… Как же вы все-таки похожи с отцом: он точно так же, бывало, прижмет мою руку к щеке, прикроет глаза… — снова потрепала она свободной рукой коротко стриженный затылок сына.
— А что еще делал отец? — поднял голову Вадим.
— Мыл руки, переодевался и спешил к столу! — с улыбкой перечислила Нина Георгиевна. — Давай, давай, переодевайся!
Вадим послушно встал, поцеловал мать в макушку, как бы поблагодарив за минуты нежности.
— А где Кельвин? — удивился он, обратив внимания, что рядом с матерью нет верного друга.
— Захворал, лежит в моей комнате. В кои-то веки не захотел на кухню спускаться, — расстроено поделилась Нина Георгиевна. — Утром гуляли, вроде все хорошо было: бегал, игрался. А когда вернулись, его вдруг вырвало, сразу слег. Весь день ничего не ест, поскуливает, точно что-то болит… Вадик, надо бы его завтра к ветеринару свозить.
— А почему сразу не позвонила? — Вадим остановился на ступеньке, посмотрел на часы: половина девятого. — Прием уже закончен… Сейчас позвоню в клинику, у них должен быть дежурный врач.
— Если Кельвину будет плохо, в Москву я не поеду…
— Даже не думай! Мы с Галиной Петровной и Михаилом за ним присмотрим. В крайнем случае они поживут у нас.
Поездка Нины Георгиевны планировалась давно. Раз в год обретшие друг друга родственники обязательно приезжали друг к другу в гости, и прошедшей зимой дом Ладышевых на целую неделю приютил практически все семейство московской родни: вместе встречали Новый год, Рождество. Несмотря на связанные с приездом хлопоты, Вадим вспоминал это беспокойное время с теплотой. То ли устал от затворнического образа жизни, то ли соскучился по настоящим семейным праздникам. Да и декорированный к встрече Нового года большой дом словно ожил, в полной мере выполняя свое предназначение: дети, взрослые, шум, веселье.
Но всему этому предшествовала осенняя поездка вместе с матерью в Москву….
Этот город, как ему казалось, он хорошо знал: ему нравился его рабочий ритм, динамика, не раздражало, в отличие от многих, хаотичное, почти броуновское движение, столкновение и скопление людских масс. Для мегаполиса в этом не было ничего удивительного, такое он наблюдал и в других точках мира. Только вот чем он сможет себя занять, не запланировав заранее никаких дел и встреч? Выставки, музеи? Всего этого уже наелся на годы вперед. И вообще: в Минске идут последние отделочные работы его завода, его детища, а он здесь собирается прохлаждаться, занимаясь непонятно чем.
