— Не брошу, малех, куда я от вас денусь.
— А ты маму любишь? — вот так просто.
— Люблю, — отвечаю честно, а чего лукавить. Себе же признался.
Кажется, моего ответа ей достаточно, малявка еще некоторое время крутится, и наконец принимает удобное положение. А я, прочистив горло, продолжаю импровизировать.
Больше Катя не перебивает, и мне все же удается продолжиться сказку, правда, уже спустя несколько минут я слышу мирное сопение.
Умотал малявку.
Осторожно отстраняю от себя девчушку, укрываю одеялом и встаю с кровати. Смотрю на нее, мирно спящую и понимаю, что я сегодня не просто в любви признался, я ребенку обещание дал, а это куда серьезнее.
Улыбнувшись, выхожу из детской и иду к Ксюше.
Она, конечно, не спит. Делает вид, что читает. Я-то знаю, что не фига она не читает, наверняка себя все это время изводит, съедает сомнениями.
— Как ты себя чувствуешь? — произношу с порога.
— Хорошо, — она откладывает в сторону книгу и поворачивается ко мне. — Уснула?
— Да, — киваю, подхожу к кровати, сажусь рядом с Александровной.
— Егор, нам надо поговорить.
— Я знаю, что ты сейчас скажешь, Ксюш. Прекращай уже себя накручивать, я тебе в конце концов в любви признался, тебе придется научиться мне доверять, малыш, я в твоей жизни надолго, и в жизни малявки — тоже.
— Я просто… просто это все так быстро, я не знаю, я даже не знаю, как себя вести.
— Как и раньше, Ксюш, как и раньше, — касаюсь осторожно ее лица, провожу пальцем по скуле. Ксюша прижимается щекой к моей ладони, прикрывает глаза. — Ксюш, ты послушай меня сейчас, пожалуйста. Я хочу, чтобы вы с Катей жили со мной.
Она резко распахивает веки, собирается что-то сказать, но я не позволяю.
— Тихо, дослушай. Я хочу, чтобы вы жили со мной, и нет, я не тороплюсь. Сама понимаешь, в твоей квартире я жить не могу, это как-то не по-мужски, что ли. Своей у меня нет, но будет, у нас все будет, Ксюш. Я сейчас ищу подходящий вариант, пока в аренду, позже…
— Егор, подожди, остановись, — она все-таки меня перебивает, — я не могу так, нет, пожалуйста, не перебивай. Это не недоверие, просто ты… тебе об учебе думать надо, а не вот об этом обо всем.
— Ксюш.
— Нет, Егор, это слишком, я согласна встречаться, но портить тебе жизнь я не буду, не надо пытаться казаться взрослее, чем ты есть. Тебе университет нужно закончить, а там, — она отворачивается, поджимает губы, — там видно будет.
Она вроде логичные вещи говорит, а меня такая ярость переполняет, что я просто не в силах ее контролировать.
— Казаться? — получается слишком резко.
— Я не то хотела сказать.
— А что ты хотела сказать, Ксюш? Что я сопливый мальчишка, который наиграется в отца семейства и уйдет в закат?
— Егор, я не то имела в виду.
— Да? А что тогда означает твое «там будет видно»?
— Я…
— Ой все, — просто затыкаю ей рот поцелуем.
Это вообще самое правильное решение. Какие, нахрен, разговоры, они с ней не работают. Ее целовать нужно, сразу как начинает чушь нести, и не только целовать, теперь не только.
И вот я, конечно, мудак последний, но я снова ее хочу, и возьму, потому что вывела, потому что не доверяет. А надо сделать так, чтобы доверяла, но сначала, чтобы думать перестала. Я не церемонюсь, просто заваливаю ее на постель и наваливаюсь сверху, не прекращая целовать, не позволяя вырваться из капкана. Все, поймал, не отпущу больше.
— Егор, — задыхаясь.
— Помолчи.
От одежды я избавляюсь молниеносно, и ее от пижамы избавляю также быстро. Следом летят белые трусики. Александровна сначала сопротивляется, а потом сама меня руками обхватывает, стонет, когда я провожу рукой по уже мокрым губкам. И чего только выпендривалась? Она же также меня хочет, также дуреет и рассудок теряет. Дурочка моя, маленькая.
— Б...боже, — она выгибается в спине, красиво так, пластично.
— Можно просто Егор.
Останавливаюсь, убираю руку, заглядываю в глаза своей малышке. По взгляду поплывшему вижу, что слабо она сейчас соображает. Вот и хорошо, вот так и должно быть. Развожу охрененно стройные ножки, подтягиваю Ксюшу к себе и вхожу резко, до упора, вырывая из груди Александровны громкий стон.
Каайф.
Это, сука, нереально просто. И я, конечно, понимаю, что охренел в конец и она вообще-то болеет, вот только вся эта правильная ерунда у меня из головы вылетает, когда Ксюша в нетерпении начинается двигаться, насаживаясь на мой член. Сама! Сама, черт меня дери!
— Хочешь меня? — дразню ее, сам едва сдерживаюсь, чтобы не сорваться. — Ну?
— Егор, — хнычет жалобно.
— Ну так что, Ксюш, что там видно будет?
Скольжу медленно, выхожу практически, сам на грани, но ее… ее нужно наказать.
— Я не слышу, малыш.
— Егор! — обхватывает меня ногами, к себе притянуть пытается.
Не так быстро, малышка, не так быстро.
— Будешь со мной жить?
— Волков, я тебя придушу, — шипит змейка моя. Ничего шипи-шипи.
— Я жду, Ксюша.
Она кусает губы, смотрит на меня злобно, но противится, молчит, зараза моя правильная. Ну ничего-ничего, у меня вся ночь впереди, чтобы переубедить.
— Маленькая, моя, красавица.
— Черт…
Я вижу, как закатываются от удовольствия ее глаза, как малышка размыкает губы и стонет, Боже, как красиво она стонет. Это, сука, лучшее, что я слышал в своей недолгой жизни. Толкаюсь в нее сильнее, и надо быть осторожнее, нежнее, но как? Как тут осторожнее, когда она выгибается так нереально красиво, грудь свою охрененную под мои губы подставляет, и я беру, конечно, беру все, что Александровна мне дает, потому что это нереальные, запредельные просто ощущения, чистейший кайф.
Она сладка, моя девочка, до одурения сладкая, зарывается пальчиками в мои волосы, сильнее прижимает к голову к своей груди, явно наслаждаясь движениями моего языка.
Что же ты делаешь, Александровна, я же ни хрена не сдержусь и все закончится раньше, чем планировалось.
Моя скромная, вечно краснеющая и смущающаяся девочка, сейчас такая открытая. С ума же можно сойти, просто крышей поехать. И я понимаю, что мне мало, даже трех раз чертовски мало. Я хочу ее много, долго, чтобы зубками своими в плечо вгрызалась, ногтями в спину впивалась и кричала громко.
— Ксюша, моя, моя, моя.
— Еще, быстрее, — сама насаживается на мой член, сама двигается.
— Еще?
Толкаюсь жестче, врываюсь в малышку до упора, едва сохраняя рассудок.
— Так? Так ты хочешь?
— Да, да, да, черт…
— Будешь со мной жить? — останавливаюсь в тот момент, когда она уже готова кончить.
— Егор…
— Будешь? — повторяю, стиснув зубы, прекрасно понимая, что не продержусь, не смогу просто.
Она хнычет, ерзает на постели, меня изнутри сжимает так, что хочется орать от кайфа.
Блядь.
— Александровна, все равно же как я сказал будет, — усмехаюсь, нависаю над Ксюшей, заглядываю в совершенно ошалелые глаза, целую в губы, практически в них вгрызаясь, и начинаю двигаться, размашисто, сильно, врываюсь в нее до конца, заставляя стонать, уже несдержанно. — Как я сказал, — повторяю, когда, прикрыв глаза, малышка сначала кусает губы, а потом притягивает меня к себе, впивается зубами в мое плечо, подавляя громкий стон, и кончает, так охрененно сладко дрожа в моих рука, что я едва успеваю выйти из нее и кончить на плоский животик.
Некоторое время просто лежим, пытаясь отдышаться, и улыбаемся. Ее улыбку я не вижу, но чувствую, просто чувствую, что ей хорошо и в данный момент она также счастлива, как и я. Ненадолго, естественно, через несколько минут тараканы в хорошенькой головке снова возьмут верх над Александровной. И бороться с ними словами бесполезно совершенно, нужно действовать, просто действовать, не позволяя думать, не давая погружаться в пучину, пусть отчасти оправданных, но от того не менее нелепых опасений. Потому что, если бы я хотел свинтить, я бы сделал это еще в тот вечер, когда узнал о наличии у Ксюши дочери. Просто ушел бы в закат, отвалив от своей соблазнительной училки.
