Через два дня они с Динь ездили в роддом, договаривались с акушером-гинекологом, к которому жену направила Ирина Сергеевна — и та оказалась солидарна с Игорем Евгеньевичем, посмотрев последний протокол УЗИ и заявив, что да — до 40 недели дотянуть будет сложно.
— Это не страшно, у вас уже тридцать четвёртая, — говорила высокая полная женщина в очках и с серьёзным взглядом. — Главное — не пропустить нужный момент. Звоните, если вдруг ребёнок станет меньше или, наоборот, больше активничать, если почувствуете себя плохо, давление поднимется или ещё что-то.
Удивительно, но Динь восприняла все эти новости абсолютно спокойно, не побледнела даже. И Павел, осторожно поинтересовавшись, отчего так, увидел её лёгкую улыбку.
— Ну, врач же сказала — уже тридцать четвёртая неделя и самое главное — не упустить момент. Я верю, что не упустим. За столько лет, мне кажется, я уже научилась не упускать нужных моментов. И потом… знаешь, в меня же верит целая куча народу. Ты, Игорь Евгеньевич, Ирина Сергеевна, теперь вот Наталья Вячеславовна ещё. Было бы несправедливо, если бы я в ответ не верила…
— Наши мамы тоже в тебя верят, — сказал вдруг Павел, сам не зная, откуда к нему пришла эта мысль, и сжал руку Динь. — Они не допустят, чтобы случилось плохое.
— Да, — ответила она сдавленным голосом. — Я знаю.
Ещё через неделю, вернувшись поздно вечером домой после двенадцатичасовой смены, Павел застал Динь лежащей на диване — лицо её было каким-то красным, словно она долго бегала, и дышала жена тоже странно, тяжело.
— Динь? — Павел метнулся к ней, и она поморщилась, кивнув на тонометр.
— Сто сорок на девяносто, Паш.
От волнения у него волосы дыбом встали.
— Ты звонила Наталье Вячеславовне? — выдохнул Павел, присаживаясь рядом с женой. Сжал ладонь в порыве поддержать, и даже не обратил внимания, когда Динь непроизвольно ответила на этот жест.
— Звонила. Она сказала, вызывать скорую, они отвезут меня в роддом. Её как раз ближайший, так что к ней и попаду, она сегодня дежурит. Повезло. Скорую я, кстати, уже вызвала, но ты успел раньше. Тоже повезло…
Сумка для роддома стояла у Динь в шкафу давно, точнее, даже две сумки. Одна — с вещами для ребёнка, другая — с вещами только для неё, на случай, если положат на сохранение. А госпитализации на этот раз было на избежать — к моменту приезда скорой давление у Динь скакнуло аж до ста семидесяти. Выше ста двадцати у неё сроду не бывало, поэтому чувствовала она себя очень плохо, и Павел изволновался, глядя на то, как врач что-то вводит жене в вену.
— Лежите, сейчас будет ощущение жара в разных частях тела, это нормально, — говорила фельдшер. — Давление пойдёт вниз, поэтому и голова может кружиться. В роддом едем?
— Конечно, — выдохнула Динь и посмотрела на Павла. И от её взгляда, наполненного страхом и тоской, у него сильно и резко забилось сердце, зашумело в ушах. Так захотелось подойти, обнять, уверить, что всё обязательно получится. Уже почти получилось, осталось потерпеть совсем немного!
— Это правильно, с преэклампсией обязательно нужно госпитализироваться, — кивнула врач. — Сумка собрана? Обменная карта с собой?
— Да, всё есть.
Минут через пятнадцать фельдшер, оформив госпитализацию, оставила их вдвоём, чтобы Динь окончательно собралась, и сказала, что подождёт внизу возле машины. Сразу, как за ней закрылась дверь, Павел сел рядом с женой на диван, вновь сжал руку, погладил нервно дрожащие пальцы, а потом наклонился и мягко поцеловал нежные губы, надеясь, что Динь не станет отталкивать его сейчас.
Не оттолкнула. Наоборот, ответила, но вздрогнула точно не от желания.
— Всё будет хорошо, — произнёс Павел тихо, взяв в ладони лицо Динь. Он старался, чтобы его голос звучал уверенно и убеждённо. — Ты же чувствуешь её? Она пинается?
— Да, — выдохнула Динь, улыбнувшись, и на её глазах появились слёзы. — Чувствую…
— Ну вот. Пожалуйста, постарайся успокоиться. Ты уже столько всего пережила, любимая моя фея, ещё капелька осталась. Совсем немного — и мы… ты увидишь свою девочку, Динь.
— Спасибо, — сказала она чуть дрожащим голосом. — Что бы я делала без тебя, Паш…
Уже перед уходом, когда Павел помогал Динь обуваться, она неожиданно спросила, глядя не на него, а куда-то в сторону:
— А ты любил мать Сони?
Павел на мгновение замер, не сразу поняв, о ком она спрашивает. А затем, вздохнув, застегнул последний ремешок на сандалиях Динь и, выпрямившись, ответил, серьёзно глядя жене в глаза:
— Нет. Я никого и никогда не любил, кроме тебя.
«Тогда почему?» — спрашивали глаза Динь, но губы её молчали.
— Пойдём, — вздохнула она в конце концов, разворачиваясь к входной двери.
18
Дина
В отделении патологии беременности я провела пять дней. Кесарево сечение мне делать не стали из-за того, что угрозы жизни для ребёнка не было, однако без таблеток или капельниц давление в норме у меня уже совершенно не держалось, а сразу подскакивало до неба.
Дни в роддоме были по-настоящему мучительными, и по мучительности они могли поспорить с предыдущими госпитализациями, когда мне делали различные гинекологические операции. Ни разу в жизни такого не бывало, чтобы я ходила со стойкой для капельниц двое суток, днём и ночью. А на второй день вдобавок к этому счастью мне дали прибор для измерения суточного давления, закрепив его на вторую руку, и ещё попросили собирать суточную мочу в ведро. Находиться со всеми этими причиндалами в туалете было тем ещё удовольствием, но я не жаловалась.
Пребывание в роддоме оказалось для меня полезным по крайней мере в эмоциональном плане — я обнаружила, что существуют женщины, у которых проблем ещё больше, чем у меня. Именно во время беременности больше, не до неё, конечно, тут меня редко кто может переплюнуть. Однако теперь я со своей умеренной преэклампсией и ещё парочкой диагнозов была не самой сложной пациенткой — спасибо Ирине Сергеевне и Игорю Евгеньевичу, вытянули на своём горбу мою долгожданную беременность. Не перечесть, сколько раз я молилась за них обоих, когда смотрела на других женщин.
Минимум дважды в день мне делали ктг, и когда я видела график сердцебиения своей девочки, то сразу успокаивалась. Сердечко у неё билось отлично. Ещё и по этой причине я не слишком хотела выписываться: жила бы в роддоме до самых родов, если бы мне разрешили.
Но были и плохие новости — уже перед самой выпиской мне поставили задержку развития плода — моя девочка по весу не дотягивала до 36 недели. Как мне сказали, такое бывает при преэклампсии, ребёнок не дополучает питание и почти перестаёт расти. Таким образом, стало окончательно понятно, что до 40 недели я точно не доношу. Но продержаться ещё парочку шанс был.
— Дело не только в весе, ещё и в развитии внутренних органов, — говорила Наталья Вячеславовна, когда я зашла к ней в родовое отделение, чтобы показать свою выписку. — Поэтому лучше носить как можно дольше. Следите за давлением, ктг постарайтесь делать пару раз в неделю хотя бы. Если почувствуете себя хуже — звоните.
Давление… моя боль. Стоило чуть-чуть пройтись — и оно тут же подскакивало несмотря на таблетки. В результате я, вернувшись домой, почти всё время просто лежала в кровати, а Павел… делал всё остальное. И кажется, если бы мог, он бы даже до туалета на руках меня носил, но увы — я была уже слишком тяжёлой.
Я замечала, что он тревожится за меня, по-настоящему беспокоится, следит за тем, чтобы я постоянно измеряла давление, нормально ела и спала. Однако при этом Павел словно горел энтузиазмом, он был воодушевлён, хотя улыбался редко. Но глаза его были удивительно тёплыми, и бывший муж согревал меня одним своим взглядом. Иногда мне хотелось спросить: «Разве ты не понимаешь, что этот ребёнок — не твой?», но я молчала. И не только потому что не желала волноваться, совсем нет. Теперь мне уже казалось, что Павел не заслуживает подобного вопроса в свой адрес.
