В обеденный перерыв вместо похода в ближайшее кафе с сослуживцами я хожу гулять. Просто брожу по знакомым с детства дворикам и аллейкам. Кто-то отдыхает, раскладывая пасьянс, кто-то курит на лавочке, кто-то дремлет в удобном кресле, а я наматываю круги, как бродячий пес, что до сих пор надеется найти однажды потерянный дом.
Даже хорошо, что я осенью так и не отказался от той квартиры. Тогда тупо не хватило времени. Нет его на подобные мелочи и сейчас. Совсем скоро мне будет достаточно снимать на пару ночей в месяц отель. Но сперва надо будет перевезти все свои вещи в Москву. И уж тогда я окончательно оборву последнюю тонкую ниточку, связывающую меня с женщиной, которую я не должен был полюбить. Не должен был. Но не сдержался. Не смог справиться с эмоциями, которые она во мне разбудила. Легко. Мановением пальчика. Поворотом головы. Лукавой улыбкой. Огненными поцелуями. И тихим, но жестоким «прощай», что до сих пор зудит где-то в основании черепа.
Она не зарегистрирована в соцсетях. Да я бы и не пытался отслеживать ее перемещения. Не настолько же я мазохист. Думаю, она ведет сейчас довольно уединенный образ жизни, возможно, готовится к родам или только что родила. Где-то во Вьетнаме, куда несколько месяцев назад направился господин Уилан. Чтобы руководить очередным грандиозным проектом. Там тепло. И много солнца. И океан. Ей понравится. И ребенку будет полезно.
И какого черта я вообще об этом думаю? Есть кому позаботится и о ней, и о собственном сыне. Или у нее дочь?
А у меня карьера. Которую я по мелким камушкам, по крохотному кирпичику выстраивал сам, собственными руками, не надеясь ни на чью помощь и протекцию.
— Сынок, ну зачем ты разбиваешь свой лоб о стены, в которых есть знакомая тебе дверца? — каждый раз вздыхает мама. — Почему просто не обратиться к дяде Вите?
— Мам, потому что дядя Витя достиг своего положения своим трудом и умом. И он ценит в людях именно это — умение пахать и вкалывать. Поэтому я пашу и вкалываю. И прекрасно понимаю его. Только на таких и можно положиться, а не на «паркетных мальчиков», что путают экспедирование с агентированием.
Мама лишь качает сокрушенно головой и с надеждой смотрит на папу, ожидая его поддержки. Но не получая ее.
— Ты все правильно делаешь, сынок. Не слушай женщину. Прислушивайся, конечно, но решения принимай такие, за которые готов нести ответственность сам. А дядя Витя передает тебе привет и просит приберечь ему теплое местечко на грядущую пенсию.
Я лишь усмехаюсь этой расхожей шутке. До пенсии дяде Вите еще далеко. А вот за привет спасибо. Значит, отслеживает меня и мои успехи. Пока лишь наблюдает и присматривается к племяннику, о существовании которого, надеюсь, никому не сказал. Каким бы громоздким и разветвленным не был нефтяной бизнес, но некоторые фамилии в нем очень на слуху. И я рад, что наши не совпадают.
Я даже знаю, что один раз он все-таки вмешался. Инкогнито. Но не для того, чтобы подтолкнуть, а наоборот — притормозить. Прошлым летом, где-то в августе, мою кандидатуру выдвинули на повышение. Непонятным образом моя фамилии оказалась в списках кандидатов на позицию директора небольшого нового нефтеперерабатывающего завода. За рубежом. Но таким же непонятным образом меня вычеркнули. Знакомая дама из отдела по развитию персонала в личной беседе, по очень большому секрету сказала, что «кто-то наверху» поставил напротив нее ремарку — «больно молод, пусть еще подрастет».
Спасибо, дядя Витя. Честно, спасибо. Я реально оцениваю свои силы и понимаю, что тогда был не готов. Не готов был уехать из страны, не готов был взвалить на свои еще недостаточно окрепшие в плане подковерных интриг и подводных политических течений плечи слишком сложный проект, не готов был перевернуть последнюю страницу короткого глупого комикса под названием «Любовь наивного моряка к жестокой сирене».
Та вакансия, которую я планирую занять, подходит мне идеально. На ней я смогу и проявить свои лучшие качества, и поднабраться необходимого управленческого опыта. Только надо будет внимательно подбирать себе команду. И тщательно отсеивать подчиненных женщин. В том числе по цвету волос. Чтобы не мерещилось повсюду. Как сейчас.
— А подарки… Даже не знаю. Папа скоро должен приехать за мной, но что-то он не отвечает.
Опять собираешь обильную жатву, сирена? От кого? И почему ты здесь, а не во Вьетнаме, с отцом своего ребенка?
— Может, подвезти вас обеих к твоему дому? Ты же совсем рядом живешь, я правильно помню?
Когда-то. Давным-давно. Вечность назад. Но к этому времени из квартиры выветрились даже отголоски ее аромата.
— Правильно. Но я там сейчас не живу, ты же знаешь, я у родителей в деревне обитаю. Еще с лета.
У родителей? В деревне? Почему не во Вьетнаме? Как это с лета?
— Я сдаю ту квартиру.
— Кому? — удивляется бывший шеф, давший первого волшебного пенделя моему стремлению стать таким как он, как мой дядя Витя и даже лучше.
— Я точно не знаю, моя подруга нашла квартирантов и…
— Мне, — мой голос звучит как карканье старого больного ворона. — Ты сдаешь эту квартиру мне.
Она стала еще прекраснее. Изгибы сводивших меня с ума песочных часов стали еще более манящими. Волосы ярче. Губы сочнее. А взгляд…
Теперь я вижу в нем то, что так тщетно силился найти прошлой весной. Не яростную страсть, не воспламеняющее желание, не гипнотический зов сирены, которому невозможно сопротивляться. А безбрежный океан любви и нежности. И за такой взгляд не грех и убить.
— Пи*здец! — звучит на ломаном русском. И сразу на английском: — Только этого не хватало.
Да. Именно этого мне и не хватало.
И да. Это именно пи*дец, как грубо, но емко выразился стоящий рядом с ней Стив.
Что-то падает. То ли из ее рук, то ли из небольшой детской коляски, которую я случайно задел свои невольным движением к ней. И я на автомате поднимаю упавшее.
«Выписка из медицинской карты ребенка. Малышева Дарья Даниловна».
Буквы прыгают и сливаются. Но я продираюсь сквозь дебри этого китайского алфавита, в который вдруг превратились знакомые с раннего детства палочки и черточки.
Малышева.
Не Уилан.
Дани…
Даниловна, не Шоновна.
Дарья Даниловна.
Малышева.
Пи*дец.
Я тупо смотрю на листок, аккуратно вложенный в файл. Рядом негромко, но выразительно ругается Стив. Которому я тихо, отчетливо произношу:
— Заткнись. Не смей ругаться в присутствии этой женщины и этого ребенка.
Я слышу крик чаек и шорох молодой весенней листвы на легком морском ветерке. Но громче всего я слышу биение собственного сердца.
— Сколько.. ребенку… ей… девочке… Даше? — выталкиваю я почти по слогам.
— Т-три… м-месяц-ц-ца, — так же спотыкаясь на каждом слове отвечает моя рыжая беда.
Три месяца. Ровно на три месяца больше, чем я думал. На три гребаных месяца старше, чем меня заставили поверить.
— Ты задолжала мне разговор, сирена. Обстоятельный разговор.
Я аккуратно забираю из покорно разжавшихся женских рук драгоценную ношу, всматриваюсь в знакомые по отражению в зеркале глазенки и спрашиваю:
— Соскучилась, дочка?
И получаю в ответ утвердительное:
— Ага.
Где-то фоном продолжает бухтеть бывший шеф, которому я однажды все-таки набью морду. Просто возьму и набью. Чтобы больше никогда не влезал между мной и тем, что мне принадлежит. Но не сейчас. Сейчас я должен забрать своих женщин и разобраться с тем чертовым клубком недомолвок, противоречий и всей той х**ни, что накопилась за эти бесконечные одинокие дни.
Не прощаясь с растерянным и не знающим, куда бежать и что делать Стивом, я просто иду прочь из парка. По направлению к нашей квартире. Странно. Она и ее, и одновременно моя, пусть и временно, пусть по условиям договора аренды. Но я в данный момент имею право находиться там. А ее обязан пустить.
Я уж так пущу тебя, коварная. Так обяжу…
Она семенит рядом, пытаясь пристроиться то слева, то справа. Толкает перед собой коляску и все пытается сказать, что катить ее пустую — плохая примета. Жить с пустым сердцем, вот плохая примета. А коляска?.. Да она мне нахрен не нужна.
