Только перед лестницей подъезда я отдаю уютно сопящую кроху ее маме и подхватываю одной рукой первое транспортное средство Дарьи Даниловны.
— Иди впереди. Чтобы я тебя видел, — непреклонно приказываю я. И она безропотно слушается.
Зайдя в квартиру, я закрываю все замки и демонстративно кладу ключи в карман брюк. Намек поняла?
Она только вздыхает безнадежно и скидывает туфельки на низком устойчивом каблучке.
Я первым захожу вымыть руки и тру их с особым тщанием. Все-таки мне сейчас надо будет малышку держать, стоит подготовиться.
У нее нежные рыжие волосенки. Которые пахнут ванильной булочкой. И такая белая, прозрачная кожа. Как у фарфоровой куколки. И три залихватские веснушки на носу-пуговке. А еще мамины губы, и улыбка, какой она наверняка была у юной русалочки.
И мои глаза.
Темно-серые с желтыми искорками.
Фамильная отличительная черта всех Громовых.
Громова Дарья Даниловна.
— Рассказывай. Все по порядку. С самого начала. До того, как мы с тобой встретились в первый раз. Можешь начать с рождения или детского сада. Я никуда не спешу.
— Я чаю хочу, — жалобно просит собственница моего временного жилья, переминаясь с ноги на ногу.
— Чувствуй себя как дома, — любезно обвожу я рукой ее собственную кухню.
За окном начинает смеркаться, в наш разговор несколько раз врывается трель ее мобильного, но она каждый раз убеждает кого-то, что все в полном порядке и что они с Дашей немного задерживаются в гостях.
Немного, угу. Пока не отпущу. Если отпущу когда-нибудь.
Окружающие считают меня безэмоциональным. Слишком рассудительным, слишком спокойным, слишком уравновешенным. Немного медлительным. У меня даже кличка в бурсе (Высшая морская Академия, жарг., — прим. Автора) была соответствующая — Питон.
Но никто и представить не может, какая всепоглощающая ненависть к тому ублюдку, что сотворил эту гадость с моей сиреной, кипит сейчас у меня в крови. Да, я фаталист. Да, я уверен, что все происходящее с нами не случайно. Но спокойно жить, зная, что где-то недалеко мерзкая гнида «от науки» калечит судьбы молодых неопытных девчонок… Я обязательно займусь тобой, херов гуру. Устрою своих девочек и займусь.
А после гуру я возьмусь за одного слишком уж хитровы… деланного регионального менеджера. Чтобы под ворохом сыплющихся на его голову проблем навсегда забыл дорогу к этому морю. Питоны могут месяцами ждать подходящую добычу или удобный момент. И я его дождусь.
— Данил, мне пора покормить Дашу, она уже чмокает и хмурится.
— Надо нагреть воды? Где бутылочки? Откуда достать?
— Не надо. У меня все… теплое, — она смущается и глазами указывает на свою грудь. — И бутылочка с соской под рукой. Где нам можно расположиться?
Где угодно. Лишь бы на моих глазах.
Она вспыхивает, поняв, что я не собираюсь ни отворачиваться, ни, тем более, деликатно оставлять их наедине.
Хватит.
Наделикатничался.
Теперь все только под моим неусыпным контролем, скользкая моя.
Она устраивается на собственном диване, подложив под левый локоть пару жестких подушек, накрывает их вытащенной из специального отделения в коляске чистой пеленочкой, укладывает на руку дочку и предпринимает слабую попытку:
— Может, отвернешься?
— Ни за что.
Со вздохом она расстегивает блузку и теребит застежку бюстгальтера для кормящих мамочек.
— Данил, пожалуйста, я стесняюсь. Она… некрасивая стала.
— Кто?
— Грудь, — почти шепотом.
Боже, какая ты все-таки дура, женщина моя. Безмозглая, не тех боящаяся и не того стесняющаяся дурында.
— Если совсем некрасивая, я отвернусь, — торжественно обещаю я, тщательно пряча улыбку.
И в следующие двадцать минут не отрываю от них взгляда ни на секунду.
И даже не моргаю.
Я же Питон.
Глава 32
Папуля едет молча. Стиснув зубы до ходящих ходуном желваков и побелевших костяшек рук, сжимающих руль с такой силой, что тот временами жалобно поскрипывает.
Молчу и я. Молчу и нацеловываю ароматную головенку мирно дрыхнущей на моих руках Дашки-милашки. А пока целую, прячу заодно глупую улыбку, что так и рвется наружу счастливым смехом.
— Наглый щенок! — ревет папа, страшно белея глазами — признак гнева, грозящего обычно всему экипажу страшными карами за окраску палубы во время тумана.
— Польщен, Владимир Иванович. Из ваших уст звучит, как похвала, — невозмутимо отвечает этот… змей хладнокровный.
— Да как ты смеешь?
— Исключительно на правах отца этой очаровательной крохи, что уже недовольно хмурится от слишком громких звуков.
Вот же… манипулятор изворотливый. Ведь ни к одному слову не придраться!
Папуля тут же переходит на свистящее бульканье — внучу тревожить воплями — ни боже мой. Он скорее захлебнется от ярости, чем позволит себе стать причиной ее расстроенного хмыканья.
— Я немедленно их забираю! И чтобы духу твоего не было на пороге моего дома!
— У меня подписан договор аренды данного жилого помещения. А видеться с дочерью я имею право, которое готов доказывать в любом суде. И вы прекрасно осведомлены о том, что такое требование удовлетворят с вероятностью в девяносто девять и девять десятых процентов. Может, пора приступить к конструктивным переговорам о переезде?
— Может, пора спросить нас с Дашей? — влезаю я.
— Молчи! — хором.
Ах вы так?
— В таком случае я немедленно вызываю такси или звоню Стиву, чтобы он забрал меня из этого эпицентра мужского бодания и перетягивания нас в качестве каната. Тш-ш-ш, Апельсинка, все хорошо. Деда и папа просто тренируются петь тебе колыбельную.
— Папа? Папа??? — сипит папуля. — Где шлялся этот папа все последние месяцы, а?
— Строил базу для будущего материально-технического обеспечения двум прекрасным женщинам, — ловко выворачивает Данил, глядя не на папу, что уже чуть ли не машет кулаками у него под носом, а на нас с Дашуткой.
— В космосе? Что даже не звонил, не писал, не приезжал?
— Хуже. В неведении относительно своего счастливого статуса, — Данил смотрит мне в глаза и укоризненно качает головой.
А я? Стыдно ли мне? Ну, совсем капельку. Чуть-чуть. Но вины за собой я не признаю. Просто было не время.
— Я никуда не перееду, Данил, — тихо, но твердо произношу я. Мне больно это говорить, но так надо. Пока.
— Понял? — папуля, не сдержавшись, крутит внушительный кукиш и торжествующе ухмыляется.
— Не потому что не хочу, — довольная улыбка сползает с папиного лица. — А потому что я смотрю на ситуацию с точки зрения мамы Даши. Ей это не пойдет на пользу.
— Не пойдет на пользу общение с родным отцом?
Он опасно прищуривается, и в его глазах сверкают незнакомые мне отблески грядущего урагана. Притормози, мужчина-шторм.
— Куда ты собираешься перевозить свою дочь? В Москву?
— Хрен вам всем, а не Москва! — взрывается папа, но я продолжаю.
— В город, в котором давным-давно закончился свежий воздух? Где ее папа будет пропадать на работе сутками, появляясь домой только ночью, когда она спит?
— Есть выходные… — пытается воззвать Данил, а я лишь печально усмехаюсь.
— Половину которых надо потратить на то, чтобы добраться до приличного пригорода? Или гулять по торговым центрам среди толпы людей? Или предлагаешь нам переместиться сюда, в эту квартиру, чтобы видеться с тобой в лучшем случае раз в месяц, во время твоих редких командировок?
Он молчит, поджимая губы.
— Для Даши сейчас лучше, если мы останемся в деревне у дедушки и бабушки. Где есть свежий воздух, где тихо, где поют птички, где бабушка может помочь, когда я уезжаю на сессию, где у нас всегда есть рядом те, кто в любую секунду возьмет ее на руки, позволив мне спокойно искупаться, пардон, сходить в туалет или просто поспать часик после бессонной ночи. А впереди первый прикорм, для которого мы уже выбрали красивую белую козочку у соседки через забор, зубки, которые будут чесаться ночами напролет, южное лето, когда можно голышом загорать в собственном саду, не боясь химических дождей и отвратительной погоды. И даже море, куда мы всегда можем попросить дедулю привезти нас. Пара часов, и мы тут. В Москве это есть?
