– Я считала, что в данном случае поступаю верно, – продолжала Терентьева.
– Поделитесь вашими соображениями. Я хочу понять. Возможно, Темлюков бездарный живописец и вы, зная это, преградили путь безвкусице, – откровенно издеваясь, поинтересовался Станислав Андреевич.
– Нет. Темлюков считается приличным живописцем. Дело в том, что он идейно опасный элемент, – собралась с силами Зинаида Сергеевна. – Вам известно о его поступке?
– Да, я имею представление, – подтвердил Прыгалин.
– Тогда вам должны быть понятны мои мотивы. – Зинаида Сергеевна нервно сняла очки и без всякой нужды протерла их платком.
– Теперь послушайте меня. – Прыгалин встал и прошелся по кабинету.
Зинаида Сергеевна тоже было вскочила, но хозяин жестом усадил ее обратно.
– Ваша должность идеологическая. Начальник отдела монументальной пропаганды – очень значимая должность. Справиться с задачей монументальной пропаганды наших идеалов могут только очень талантливые люди. Темлюков – большой талант. Его талант не наша с вами собственность. Это собственность всего народа, собственность государства. Если человек талантлив, то он вправе и заблуждаться, вправе высказывать свое мнение. А вот ваша задача, уважаемая товарищ Терентьева, талант Темлюкова для нас сохранить. Вернуть его в лоно наших интересов.
– Но Темлюков заявил, что соцреализм – чушь и пошлятина! Он это заявил громко. На официальном открытии своей выставки.
– А что вы сделали, чтобы убедить его в обратном? – неясно поинтересовался Прыгалин. И сам ответил:
– Ничего. Вы делаете все, чтобы большой художник озлобился и перешел в стан наших противников. Вы травите его. Травите от имени государства. Потому что вы не частное лицо, вы олицетворяете власть. Таким образом вы унижаете наше государство.
– Я защищаю систему, – вставила Терентьева.
Но Прыгалин ей договорить не дал:
– Унижаете. Унижаете до того, что она вашими руками преследует даже его невесту.
– Пусть не нарушает. Привез девчонку в свою мастерскую… – покраснела Зинаида Сергеевна. Она никак не ожидала, что Прыгалину и это известно.
– Привез девушку в мастерскую? – изумился Прыгалин.
– Да. Он сам не имеет права жить в мастерской.
Мастерские относятся к нежилому фонду… – оправдывалась Зинаида Сергеевна.
– Ну, никак не ожидал от человека, занимающего ваш пост, мировоззрения бабульки с лавочки. Уважаемая Зинаида Сергеевна, если у художника такого таланта нет квартиры в столице, это ваша вина. А в данном случае это ваш шанс. Если бы вы предложили ему свою поддержку, помогли получить жилье, ему было бы неловко делать некорректные заявления. Вы меня понимаете?
– Я об этом не подумала… – призналась Зинаида Сергеевна.
– А вы подумайте. Ваша должность подразумевает такую возможность, – тихо добавил Станислав Андреевич.
– Я подумаю, – пообещала Терентьева.
– Вот и замечательно. Мне было очень приятно с вами познакомиться, – поклонился Прыгалин.
– Мне тоже, – заикаясь, сказала Зинаида Сергеевна и, покрывшись пунцовым румянцем, покинула кабинет референта.
Когда за посетительницей закрылась дверь, Прыгалин затрясся от смеха. Секретарь Володя, заглянув в дверь, от удивления раскрыл рот. В таком веселье он своего начальника видел редко. Успокоившись, смахнув платком слезы, Станислав Андреевич вернулся за свой рабочий стол и, взяв гебэшную папку, покрутил ее в руках, повторяя:
– Темлюков и Дорн. Темлюков и Дорн. Пожалуй, я посещу мастерскую маэстро вместе с великим немцем.
Хрипло вякнул телефон. Из шести стоящих на столе аппаратов так вякала только «вертушка». Станислав Андреевич снял трубку и услышал голос шефа:
– Стае, срочно ко мне.
Проходя свою приемную и невидящим взглядом обводя сотрудников, Прыгалин думал, что, судя по голосу патрона, закрытое заседание Политбюро подтвердило его худшие опасения…
Ужин Соломон Бренталь приготовил сам. Зная Темлюкова как фанатика живописи, Бренталь без труда догадался, что меню для него не главное, но, будучи настоящим артистом, Бренталь не мог просто поджарить отбивные. Днем он посетил магазин «Дары природы» и купил там десяток перепелов. Птички продавались ощипанными, поэтому их оставалось промыть и бросить на толстый чугун сковородки, а в конце приготовления залить сметаной. Работа несложная, а результат изысканный. Готовить Соломон Яковлевич научился у своего отца. Академик прожил жизнь гурманом и на кухне творил чудеса. Отношение к кулинарному процессу как к акту творчества отец сумел привить и сыну. Правда, Соломон Яковлевич предпочитал простые и эффектные рецепты, а долгую, кропотливую возню с продуктами избегал.
Но и в сложных кулинарных изысках он сумел бы проявить мастерство. В доме Бренталей по всем мало-мальски торжественным случаям за кухню отвечал хозяин.
Перепела аппетитно шипели. Белый рассыпчатый рис в качестве гарнира прел в небольшом, специальном стеганом одеяльце. Вино Соломон Яковлевич купил в магазине «Молдавия». Туда бутылки доставлялись прямо с заводов республики, и стоили они смехотворно дешево. Бренталь покупал там вовсе не от скупости.
Молдавия, историческая французская колония, сохранила не только французские названия своих заводов, но, по существу, не меняла и технологию. Молдавские сухие вина отличались особым букетом. Бренталь понимал толк и в грузинских, но, будучи тонким знатоком, он прекрасно знал, что грузинские вина теряют при транспортировке. А молдавские переносят дорогу сносно. На столе уже стояли три бутылки «Негр де Пуркарь», и Соломон Яковлевич представил, как это темно-красное вино заиграет в стекле его павловских бокалов.
Темлюкова Бренталь принимал сегодня с удовольствием. Его доброжелательное любопытство удовлетворил бы и осмотр Шуры. Бренталь любил женщин. В отличие от многих мужчин, он умел ими просто любоваться и даже умел с ними дружить. Выбор Темлюкова Бренталя немного озадачил, и это обстоятельство наполняло ужин дополнительным шармом. Мешало хорошему настроению только одно – необходимость незаконной просьбы. Генрих Дорн должен на днях появиться в Москве. Другого такого случая не предвидится.
Бренталь посмотрел на часы. Погасил газовый костер под перепелами и, скинув красный японский фартук, направился в спальню. Открыв большой платяной шкаф карельской березы, он снял с вешалки бархатную малиновую куртку и, облачившись в нее, огляделся в зеркале.
– Еще ничего мужичонка, – удовлетворенно подумал хозяин и услышал мелодичный звонок в дверь.
Шура вошла и онемела. Она подала руку хозяину, но даже не сумела от волнения его разглядеть. Холл с картинами, прекрасные бра в восточных абажурчиках, сияющий паркет, а главное – размеры.
