эту фразу.
Он видел меня.
Он знает все.
Нет сил сопротивляться, я лишь как пьяная машу руками, голова кружится, дурнота усиливается. Меня ведет в сторону, но мужчина, продолжающий грубо сдергивать одежду, не дает упасть.
Не хочу жить, реально не хочу.
Надрывное дыхание, мои сдавленные стоны. Я как рыба, выброшенная на лед, глотаю воздух, но с каждым вдохом легкие обжигает огнем, а меня накрывает паникой.
– Нет… Костя, нет… не надо… прошу тебя… нет…
Удар, голова дергается в сторону, во рту скапливается кровь. Костя держит за плечи, встряхивает, в глазах дикая ненависть и желание.
– Девочка моя, не заставляй делать тебе больно, – громкий шепот в лицо.
– Я беременна, – выдыхаю, а сама зажмуриваюсь, ожидая нового удара. Если Костя нарушил свое же правило не трогать меня физически, то он может и продолжить.
– Что?
– Беременна, именно поэтому я сбежала.
Вру безбожно, смотря в упор, а у самой зуб на зуб не попадает. И мне уже неважно, что на мне разорванная футболка, открытая грудь, привкус крови во рту. Костя продолжает сдавливать мои плечи, вглядывается, сводит брови, губы изогнуты.
– Беременна?
– Да, это твой ребенок. Ты ведь не хотел, но так получилось, я так боялась тебе об этом рассказать.
Секундное замешательство, молюсь, чтоб мой обман был раскрыт не так быстро, потому что понятно, что по срокам, которые озвучит доктор – а Костя точно меня потащит к нему – будет ясно, что я беременна, но не от Никифорова.
Мужчина снова встряхивает меня, теперь смотрит на живот, которого совсем нет, наверняка высчитывает срок, а он должен быть как минимум три месяца.
– Этого не может быть.
– Я сама не знаю, как получилось, но так уж вышло. Я жду твоего ребенка. Нашего ребенка. Ты ведь не сделаешь ему больно? Костя, ты ведь говорил, что любишь меня, любишь свою лисичку.
Серафима бы не поверила в этот спектакль, да и Покровский тоже, но выбора нет, нужно тянуть время и включать актерский талант, чтоб выжить. Тихон найдет меня, найдет нас, верю, он сможет. Или я сама вырвусь. Зачем только дала себя привезти сюда снова?
– Никаких детей у нас не будет. Никогда.
Голос эхом по квартире, тихий, но для меня словно крик. Костя гладит пальцами мое лицо, стирая с щек слезы, я так и не поняла, что плачу. Его взгляд лихорадочно бегает, губы сухие.
– Костя, ты болен, так нельзя. Ты не сделаешь этого.
– Сделаю. Мне не нужна испорченная кукла. Мне нужна моя непокорная строптивая лисичка. А когда тебя выскребут, ты станешь еще послушней.
Господи, он безумен!
– Ты убил их. Это сделал ты? Моих родителей.
Медленно склоняет голову, взгляд обжигает кожу, саму меня трясет, пальцы немеют, живот тянет тупой болью. Никифоров старше меня на двадцать лет, значит, на момент тех событий, что произошли в моей семье, ему было двадцать пять.
– Хм… какая любопытная лисичка.
– Отпусти, отпусти меня!
Всхлипываю, вырываясь из цепкой хватки. Воздуха не хватает, новая волна истерики накрывает безумием и паникой. Сознание кричит вместе со мной и истекающей слезами душой.
Что бы Костя сейчас ни сказал, не поверю ни одному слову. Он обманывал меня, использовал, лгал в глаза и говорил о любви, построенной на крови и смерти моих родителях. На моем искалеченном детстве, на изуродованной судьбе брата, на моих рухнувших мечтах.
– Ненавижу… ненавижу тебя… отпусти… хочу, чтоб ты сдох!
– Успокойся… тихо… тихо… Арина, успокойся!
Костя пытается привести меня в чувство, картинка плывет, тело становится ватными.
Чернота. Темнота. Полный вакуум.
Я падаю в эту бездну, на дне которой мои десять лет, в течение которых я улыбалась, занималась сексом, верила своему… врагу.
Покровский
– Тихон Ильич, до Савелия Петровича не дозвонился, дал ребятам задание найти его.
Спрятаться решил мой «верный друг», значит. Наверняка за городом в одном из элитных борделей. Велико желание поехать, взять пару стволов, разнести там все к ебеням, но что это даст?
Минутное удовлетворение, что наказал физически предателя? Умнее надо быть, Тихон, умнее. Нужно сделать так, чтоб крысы сами себя сожрали. Кинуть их в глубокую яму и наблюдать их возню.
– Хорошо, Карим, все правильно, давай на Лермонтова, секретарша где моя живет, знаешь?
– Знаю.
Мои парни не задают лишних вопросов, Влад только лез с заботой, но ничего, он сильный, выкарабкается, врачи говорят, состояние стабильное, еще на свадьбе моей танцевать будет.
Так легко об этом подумалось, смотрю на просыпающийся после снежной ночи город, вроде вот хреново все, проблем выше головы, не спал сутки, а думаю о свадьбе и еще детях. Рыжих маленьких хитрых лисичках. Девочки? Почему нет? Поубиваю за них всех, так тепло от этого в душе. Никогда не думал о детях, что сейчас со мной не так? Все не так, и мне это нравится.
Приличный район, охраняемая территория, но шлагбаум поднимается, как только машина тормозит рядом. Был всего один раз у нее, черт дернул связаться с секретаршей, ведь знал, что она племянница губернатора и что не просто так рядом, да вообще плевать на это было. Просто свободная баба под рукой, без каких-либо эмоций и чувств.
Заспанный консьерж пропускает без слов, Карим идет впереди, на лифте поднимаемся на нужный этаж, долго не открывают. Из соседней квартиры выходит тетка в красной шапке с собачкой на руках, та лает как ненормальная, увидев двух суровых мужиков.
– Кто там?
– Свет, это Карим, поговорить надо.
Не открывает, сучка, делаю шаг в сторону, чтоб меня не было видно в дверной глазок, выламывать дверь не хочется.
– Я не одна.
– Да мне срать, одна ты или нет, дело серьезное, – качаю головой, противная собачонка все лает, а тетка специально топчется рядом. Какие, оказывается, высокие отношения между моими подчиненными.
А когда Светлана открывает дверь, грубо заталкиваем ее в квартиру, девушка успевает только вскрикнуть, а я уже, грубо ухватив за плечо, толкаю в комнату.
– Тихон… больно…что ты здесь делаешь?
Голый мужик, что лежит в кровати, тянется к полу, Карим перехватывает движение, заламывая его руку, поднимая с пола пистолет.
– Спокойно, дернешься, прострелю колено, бегать долго не сможешь.
Света падает рядом с ним, трет плечо, включаю свет, рассматриваю эту интересную пару, мужику, наверное, лет тридцать пять, на плечах и груди армейские татуировки, короткая стрижка, в глаза ненависть. Мы вроде незнакомы, чем я ее заслужил – непонятно.
– Тихон, послушай, это…
– Мне плевать на тебя и на то, перед кем ты раздвигаешь ноги, рассказывай.
– Что?
Сажусь
