— Далеко не уходи.
— Ладно, — сказала я, расплываясь в бессовестно счастливой улыбке, и повернулась к столу.
Пока мы нарезали салаты и раскладывали все по тарелкам, мужчины насадили мясо на шампуры и отправили жариться на огонь. Жерех предложил по первой, и все расселись по местам, готовые употребить «для аппетита» — все, кроме Егора и еще одного парня, которые не пили, потому что за рулем... и меня.
— За чужой счет пьют даже трезвенники и язвенники, — остроумно высказался кто-то с другого конца стола, когда я, полыхая щеками, что-то неразборчиво даже для самой себя забормотала, но Жерех, глядящий на меня поверх головы нашей бывшей одноклассницы Студеникиной, не повел и ухом.
Голубые глаза уперлись в мое лицо, не позволяя отвернуться.
— Я поставлю это перед тобой, — он налил в бокал узнаваемо благоухающее «изабеллой» вино. — А там ты сама думай.
О маленьком инциденте забыли тут же, когда после первого «ну, за здоровье» выяснилось, что мясо уже пора снимать, и часть мужчин вскочила и ринулась к костру. Я сделала глоток и поставила бокал на место, пытаясь набраться смелости, чтобы поглядеть на Егора, когда его рука накрыла мою лежащую на столе руку и на этот раз задержала в своей.
Он знал, в чем было дело.
Я не сказала этого, но он знал.
Вскоре мы уже уплетали горячий сочный шашлык. Еды было гораздо больше, чем предполагалось по количеству алкоголя, так что никто особенно не пьянел, но голоса неизбежно становились все громче, как и музыка. Вскоре половина группы поднялась и ушла купаться; оставшиеся запрыгали по темам для разговоров: планы на лето, учеба, смс-чаты и анекдоты...
Егору позвонила Ульяна Алексеевна, и он отошел от беседки, в ту сторону, где играла в пляжный волейбол компания взрослых мужчин и женщин.
— Давай-ка, Ника, помоги мне снять шашлык, — почти тут же позвал Жерех от костра.
Я взяла большую миску и подошла к нему.
— Эй, Никола, — крикнул кто-то из городских девушек из-за стола, пока рюмки снова наполнялись, — ну ты летом-то нас в гости ждешь?
— Ты смотри, мы ведь приедем, — поддержала ее Гуля Баева из татарской параллельки. — Ну а что? Давайте договоримся заранее и рванем на летних каникулах всей толпой. Наведаемся к Жереху в гости. Кто за?
— И нафига? — невозмутимо поинтересовался Никола, чуть повернув голову в сторону стола, где в ответ на призыв жидко раздалось два голоса. — Вот, знаешь, Баева, больше всего в жизни я терпеть ненавижу пустые пьяные обещания. Ведь балаболишь же. Не приедешь.
— Ну, хочешь поспорим? — уперла она руки в боки. — Давай? Давай?..
Жерех заметно только для меня нахмурился.
— Ладно тебе, Гульфия-апай, успокойся (прим. «апай» — обычно обращение к женщине старше по возрасту или старшей сестре, татарск.), — сказал он в своей обычной чуть высокомерной манере, и если бы это был не Никола, прозвучало бы почти оскорбительно. — Спорить не буду. Потом с тобой поговорим.
Она что-то попыталась сказать, но тут разом вернулась вся группа купавшихся в озере мокрых гостей. Стало весело, шумно и не до пустых обещаний.
Я оглянулась: Егор все еще разговаривал с мамой, и, заметив мой взгляд, махнул мне рукой и улыбнулся. Я замахала в ответ.
— Вот такие пироги, Зиновьева, — сказал Жерех, снимая мясо с последнего шампура, и я посмотрела на него, почти уверенная, что как-то ухитрилась прослушать, о чем он вообще говорил. — Значит, все-таки с Ковальчуком помирилась. Не устояла. А ведь ты мне нравилась в школе.
Миска с мясом едва не выпала у меня из рук.Я? Нравилась Жереху?
— Да ты на меня вообще внимания не обращал!
Он легко рассмеялся, так, как смеются над забавной шалостью ребенка.
— Обращал, еще как обращал. Только ты ж не замечала. Только своего Ковальчука всегда и видела. И что ты в нем нашла?
Я снова посмотрела в сторону Егора.
— Немножко бесишь, Зиновьева, — сказал Жерех с новым беззлобным смешком, и я покраснела и отвела взгляд. — Ладно, не боись, сердце ты мне не разбила. Я ж с самого начала понимал, что безнадега. Уж поверь, я бы свой второй шанс точно не профукал.
Он собрал шампуры и кивнул в сторону стола, как ни в чем не бывало.
— Давай, иди. Я отнесу в машину и тоже приду.
Егор тоже уже скоро закончил разговор и вернулся — с ветровкой, которую накинул мне на плечи.
— Оденься, прохладно становится,— сказал он, вдевая руки в рукава своей собственной ветровки. — Погуляем по берегу, пока совсем не стемнело? Хочу дойти до обрыва.
Кое-кто уже тоже гулял, обнявшись, между беседками, разглядывал чужие лица и слушал чужие разговоры, вторгался в чужую жизнь. Жерех и двое его друзей стояли вокруг костра, обсуждая футбол, еще две девушки в рубашках с короткими рукавами, охлопывая себя руками, приплясывали рядом и на чем свет стоит кляли комаров.
— Идем, — сказала я, поднимаясь. — Я тоже давно там не была.
— Все подружки по парам разбрелись по амбарам, — уже нам вслед мрачно бросила Гуля, оставшаяся за столом в полном одиночестве, и тоже встала и побрела куда-то прочь.
Мы двинулись к линии воды, но, не доходя до нее, свернули и пошли вдоль берега. Закат стремительно гас. Несколько десятков шагов — и наша беседка и силуэты и голоса девчонок и парней как будто расплылись в кисейном мареве сумрака, а доносящиеся откуда-то из другой беседки узнаваемые гитарные переборы «Nothing else matters» стали звучать пронзительнее и печальнее.
— Жерех еще хочет картошку запечь в углях, пока не остыли, — сказал Егор. — Наверное, тогда и поедем домой, что скажешь?
— Наверное, — сказала я, поглядев на него. — Ты устал?
Он мотнул головой.
— Нет, не устал. Просто хочу побыть с тобой вдвоем.
Я с улыбкой взяла его под руку и положила голову на плечо. Егор довольно хмыкнул:
— Вот так бы давно. А то сидит весь вечер на пионерском расстоянии, ни обнять, ни вообще. — Я крепче прижалась к нему и засмеялась, и он поцеловал меня в макушку на ходу, тоже смеясь. — Ник, а знаешь что?
— Что?
— Давай сегодня вечером поедем ко мне? Зайдешь в гости, посмотришь, как я живу. Да и удобнее так, чем занимать вашу кухню. Мне иногда неудобно перед твоей мамой.
— А давай. Надо только будет заранее предупредить маму, чтобы не волновалась. — Я тут же встрепенулась. — Но тебе ведь завтра не работу, нет? Ничего, что будет поздно?
— Ничего. Не на работу, я б тебе сказал.
Мы добрели до обрыва и остановились, глядя с него в маренговую воду, по которой бежала рябь. Меня и Таню Арсеньеву однажды скинули с этого обрыва — кто-то подвыпивший из компании решил, что это такая удачная шутка, и что нет ничего лучше для развлечения толпы, чем зрелище барахтающихся в воде девчонок. Лаврик, прыгнувший следом, чтобы меня спасти, упал мне едва ли не на голову, и мы напугали всех до смерти, когда стали орать и захлебываться по-настоящему.
Таня тогда набрала в пластиковую бутылку воды и, пока все веселились, вылила на переднее сиденье шутнику. Машина была отцовская. Вопли — такие же искренние, как наши.
— Кстати о работе, — сказал Егор, поворачиваясь ко мне, и я тоже повернулась к нему, вырываясь из хватки воспоминаний, — давно хотел узнать. Как вообще так вышло, что ты поступила в педагогический? Ты же боишься людей.
Я фыркнула.
— Смотрите-ка, он думает, что слишком хорошо меня знает.
Он притянул меня ближе, окружил, приковал к себе, сомкнув пальцы в замок за моей спиной, и как будто бы внимательно стал меня разглядывать.
— Не скажу, чтобы прямо слишком... но хорошо. Ну так что?
Я бессознательно подцепила пальцами бейку горловины его футболки и дернула, прежде чем ответить.
— Ну... Вообще я и не думала туда поступать, правда.
— Неужели?
— Ага, — подтвердила я. — Я особо не знала, куда идти, собиралась отучиться на мастера маникюра или какого-нибудь парикмахера и работать дома, пока Лаврик занят своей работой...
Я почувствовала, как чуть заметно напряглось тело Егора при звуке имени Лаврика, так что быстро продолжила:
