собой гордиться.
Под равномерные звуки пальбы возвращаю дневник на место. Торопливо пересматриваю содержимое ящиков. Вопросов почти не осталось, только нюансы, которые неплохо бы выяснить, прежде чем прижать его за яйца.
С водительского удостоверения на меня строго смотрят зелёные глаза. Сердце начинает стучать быстрее, словно мне нужно высказать накипевшее прямо сейчас, а я путаюсь в мыслях, не зная с чего начать.
Цепеш Родион Дмитриевич.
Но почему Цепеш, чёрт возьми?!
Условно не солгал. Недоговаривать это ж не преступление.
Далее: день, месяц, год рождения.
Парню скоро стукнет двадцать восемь. Одиннадцать лет ни слуху ни духу, а как понадобилась, решил взять измором. Время – деньги. Да, дорогой?
Взбегаю на мансарду. Нужно взять себя в руки. Нужно привести в порядок мысли, только вот те не приводятся. Взгляд падает на букетик физалиса, и во мне словно батарейка садится. В горле застревает удушающий ком. На глаза наворачиваются предательские слёзы.
Какой-то сюр вообще. Раньше бы я уже сорвалась вниз и чётко обозначила, каким маршрутом и почему катиться его планам, а тут... будто со мной и не со мной всё происходит, будто я продолжаю спать.
Пальцами безотчётно провожу по хрупким фонарикам. Внутри что-то переворачивается, подсказывая, что просто отсечь в этот раз не получится. Мне не так легко от него отказаться, как хотелось бы.
Душ остудил голову, но не привёл в порядок мысли. За внешним спокойствием тлеет паника. Как поступить, чтобы не навредить себе сильнее, непонятно.
Когда Раду заходит ко мне в комнату, я отворачиваюсь к окну. Не горю желанием его сейчас видеть, однако понимаю, что стоит ему по-настоящему исчезнуть и начнётся ломка.
А если оставить всё как есть?
Кто мне признается, сколько людей видело во мне только марионетку? Может, Савицкий?
А папа? Он сможет, глядя мне в глаза, сознаться, что отдал меня на потеху чужаку? Что позволил раздевать, ставить на колени, шантажировать?
Боже...
Я верила, что меня будут искать. Секунды не сомневалась. А меня... Продали? Предали? Недоглядели? Мной оплатили старый долг? Что?!
– Ты не спустилась ни завтракать, ни обедать. – Раду останавливается за моей спиной, заставляя прикрыть глаза. – В честь чего голодовка?
– Я недавно проснулась. – Мышцы бьёт мелкой дрожью. Сжимаю зубы, удерживая внутри странный отупляющий и одновременно острый холод.
Заторможенность не истерика, но всё же навевает определённые выводы, а он не отпустит, пока не добьётся согласия. Надо молчать, это мой единственный шанс разобраться.
Раду одним движением разворачивает меня к себе. Слишком неожиданно и слишком быстро. Я не успеваю стереть с лица остатки сплина.
Внутри всё сопротивляется, требует отстранить источник боли. Давлю в себе и это. Какое-то противоречивое нездоровое удовольствие идёт от горячих рук, сжимающих мои ледяные плечи. В ушах звенят насмешкой его предостережение, то самое про перепад температур, блокирующих кровоток, и последующее омертвение тканей. Не уберёг. А я ведь даже согласия на брак ещё не дала.
– Что случилось?
Раду стоит чуть расставив ноги, одной рукой продолжает удерживать плечо, другой проводит по щеке. Мысли вышибает. В лёгком прикосновении столько всего, что не разобрать чего во мне больше: желания вырваться или потребности прильнуть ближе.
Он ждёт ответа, а я молчу. Горло сдавливает невидимой рукой.
– Жалеешь о сделанном спьяну признании? – предполагает он. Если бы... Почему-то вздрагиваю, когда его губы прижимаются к моему виску. – Хочешь забрать назад свои слова?
– А ты их отдашь?
Теперь молчит Раду. Просто закладывает мою руку себе за шею. Дыхание сбивается, я опускаю глаза. Его взгляд жжётся как открытое пламя. Мне нужно как-то объяснить своё состояние. Нужно отвлечь внимание. Но получается только беспомощно сжать в кулак напряжённые пальцы.
– Разве что в обмен на желание, – в его голосе слышится улыбка и неуместная, почти обидная заинтересованность.
– Какое?
– Давно хотел, правда. – Он оттесняет меня назад к окну и усаживает с ногами на подоконник. Сам остаётся стоять сбоку, неторопливо скручивает мои волосы в жгут и перекидывает через плечо на левую грудь. – Сперва я поцелую все твои веснушки. Везде. Каждую.
– Не нужно говорить о них, как о чём-то особенном. Я не комплексую.
– Они особенные, – с нажимом произносит он у самого уха. – Ты можешь думать что угодно, но не стоит посягать на моё мнение.
Я покорно обхватываю ноги руками, укладываясь щекой на колени. После режущего глаза света под закрытыми веками пляшут цветные круги. Очень хочется зажмуриться крепче и помотать головой, чтобы избавиться от неопределённости. Он правда так считает или умышленно использует то, о чём прочитал в дневнике?
Раду касается задней части моей шеи сомкнутыми губами. Порхающие прикосновения заставляют сердце тоскливо сжиматься. Я сейчас настолько разбитая, что понимаю, если он надавит, не смогу сопротивляться – проведу в этом плену оставшиеся недели.
В качестве женщины, которой он одержим, я бы осталась.
Но ведь отец чётко обозначил цель Раду:
«Два чужих человека всегда будут перетягивать одеяло каждый на себя. Только общие дети направят ваши интересы в единое русло и приумножат капитал. Это жизнь. Почему он это понимает, а ты упираешься с категоричностью подростка? Откуда в тебе такая инфантильность?»
Это не инфантильность, папа. Это – самоуважение.
Мне бы хватило половины прибыли. Сложнее доверять человеку лишь наполовину, зная какими методами он заполучил моё согласие.
Мой страх и мой стыд были настоящими! Я их прочувствовала от и до. А человек, чьи губы по мне гуляют – кто мне признается, где в нём заканчивается личный расчёт?
Раду прекрасно знал, что я упрусь. Я изначально приняла попытку устроить наш брак в штыки. Пример такого договорного союза – его родители: семья только на бумаге, чужие люди. Сколько лет они в сумме продержались вместе под одной крышей? Если не ошибаюсь от силы года три. Ни черта их деньги не сплотили. Неудивительно, почему сын, который, следуя этой логике, должен был скрепить их семью, даже не носит фамилию отца.
– Где ты, Влада? Такое чувство, что целую камень.
Моё напряжение слишком явное. Я не понимаю, как себя теперь вести. Не знаю и всё.
Чего Раду ждёт от избалованной мажорки? Наверное, сиюминутных, пустых капризов. Он же такой меня видит, да?
– Я не привыкла жить в клетке. – Раздражённо передёргиваю плечами, отмахиваясь от тепла его губ. – А ты меня держишь в четырёх стенах. Я в них задыхаюсь.
–
