Бродяга выдохнул это так искренне, с такой надеждой и мукой в голосе. Отодвинул от себя пустую тарелку, прикурил. И договорил свою мысль:
— Конечно, жаль бабу, Хазар — это же финиш… Но я первый раз вообще за всю жизнь видел, чтоб его так на ком-то циклило… Если б она вернулась, простила, может, он бы в себя пришел… Насколько это возможно… Но тут, конечно, не вариант. Анька дурой будет, если вернется, у нее с инстинктом самосохранения все хорошо… А жаль…
Он повернулся ко мне, протянул руку, и я с готовностью села на колени, с наслаждением зарывась пальцами в отросшие светлые волосы.
Недостаток тактильных ощущений, по которым я скучала просто невероятно, конечно же, не мог восполниться за такой короткий период, но я старалась изо всех сил: трогала, разглаживала насупленные брови, обводила пальцами скулы, касалась губ…
Бродяга сидел, ничего не делая, не отвечая мне даже, с таким блаженным выражением на лице, что я не смела остановить ласку. И не смела усилить ее, приглашая его ответить тем же. Мне так не хватало его, так не хватало!
Я дико скучала по тому внимательному, основательному, моему Бродяге, за спиной которого так легко было, так безопасно. Так счастливо. Все эти дни я ощущала себя брошенным под забором котенком, никому не нужным, всеми забытым. Он трясется от холода и ветра, мяукает, ластится к тому, кто иногда приходит, чтоб подарить частичку тепла. И готов этот котенок коготками цепляться за одежду, неистово требуя, чтоб забрали, не бросали, любили!
Пожалуйста! Ну, пожалуйста!
Бродяга ушел через пять минут, снова вызванный звонком на завод, потому что Хазар не приехал на какую-то важную встречу…
Ночью он , как обычно, вернулся, когда я уже спала, свалился без сил рядом и вырубился.
А я встала и открыла его ноут.
В этот раз для того, чтоб узнать адрес Ани.
И вот теперь я сидела, рассказывала ей про ситуацию, в которой она невольно оказалась невинной жертвой.
Я старалась быть максимально убедительной, волнуясь, что Аня могла мне не поверить! Но она должна была понять, что здесь вина Хазара, конечно, есть, но, в целом-то, это просто такое ужасное стечение обстоятельств! И не более!
Аня молчала, смотрела на меня, так холодно и жестко, что сразу становилось ясным: не достучусь. Не поймет она. Верней… Поймет, наверно… Но не поможет.
Просто потому, что ей никто не помог тогда, месяц назад.
И я не помогла.
И, конечно же, не имею права ни на что рассчитывать, ни о чем просить…
Но все же я это сделаю.
Потому что это шанс. Тот самый, который нельзя упустить.
Аня отвернулась, смаргивая слезы с глаз, не позволяя оценить, как она отнеслась к моему рассказу, и сухо спросила:
— И сейчас ты чего хочешь от меня?
— Поговори с ним, Ань. — Тихо ответила я, ни на что не надеясь, но все же используя свой шанс до конца, — он с ума сходит.
Глава 46
Информацию о том, что у занозы Хазара, неуступчивой сверх всякой меры Ани, в гостях сидит одна рыжая кошечка, Бродяга получил не сразу.
За Аниным домом присматривали, это было понятно, и, учитывая изменившуюся ситуацию и то, какие сужающиеся круги принялся наворачивать вокруг неё Хазар с недавних пор, яснее ясного становилось, что недолго девке жить в одиночестве.
Хазар был дико серьёзен в своём намерении забрать ее себе, а людей, умеющих противостоять его напору, на этом свете точно не было.
В принципе, исход ситуации с нянькой Ваньки был ясен сразу, даже в те, поистине чёрные дни, когда Хазар считал Аню тварью. Потому что тварь-то она тварь, но случаетчся такое, что мужик становится бессилен перед соблазном. Иногда. Один раз в жизни.
Хазар дико напряг всех вокруг, и многие готовы были самолично найти “эту дрянь” и уложить ее в койку боссу, только чтоб безумие прекратилось.
Бродяга доподлинно знал, что ребята из ближнего хазаровского круга делали ставки, через сколько дней, а то и часов, белобрысая заноза опять нарисуется в доме. Да что там! Он сам с Казом забился! Правда, пока что оба в проигрыше были: нянька не вернулась ни через две недели, как считал Каз, ни через месяц, как забивался Бродяга.
Но это значило лишь то, что у Хазара титановые яйца, раз так долго держится. Учитывая, что наблюдения не снимали ни с дома няньки, ни с её рабочего места, всем все было предельно ясно.
И вот теперь, когда ситуация поменялась, и Аня оказалась вообще просто жертвой невинной, Бродяга ждал активизации действий Хазара. Правда, больше спорить с Казом на сроки, в которые нянька окажется в постели Тагира, не стал. Хазар - мужик пробивной, конечно, но и Анька, как выяслилось, с зубами. И тоже с яйцами. Титановыми, чтоб её.
Рыжую красотку, появившуюся в переулке, где жила Аня, приметили ребята с наружки, новенькие, потому не узнали ее и не сразу доложили о появлении нового лица в нянькином подъезде.
Зато их сменщики, явившиеся буквально через час, оказались ребятами более опытными, просмотрели записи и знакомую рыжую косу опознали. Тут же оповестили Бродягу, и он в этот момент отчетливо прочувствовал значение выражения “волосы на голове встали дыбом”. Потому что с ним именно это и произошло, едва осознал случившееся.
Его котенок какого-то черта приперлась к человеку, рядом с которой и дышать-то было чревато! Если Хазар узнает, что кто-то таскается к его головной боли просто так, без его ведома… Черт!
Он же не поверит, что Ляля чисто по-приятельски туда завернула, пирогом угостить и потрепаться о своем, о женском! Нет, понятно, что Ляле он ничего не предъявит, но с Бродяги спросит по-полной! А, учитывая его все усиливающуюся паранойю насчет Аньки… Черт!
Бродяга помчался к квартире Ани по пути жестко приказав ребятам записи стереть и не отсвечивать. Оставалась надежда, что среди его людей нет кротов и самоубийц, способных маякнуть напрямую Хазару.
Тут страшная слава его старшего приятеля была Бродяге только на руку.
У двери Ани он выдохнул… И принялся ломиться. Сразу громко, сразу нахально, чтоб спугнуть этих куриц и заставить их кудахтать от неожиданности. Умение застать противника врасплох — это навык, оттачиваемый годами.
Конечно, девчонки могли забаррикадироваться и занять оборону, но Бродяга надеялся, что его Ляля не настолько сумасшедшая… Хотя, последний ее поступок вообще говорил об обратном.
Дверь открыла Аня, смурная больше обычного, но Бродяге было не до разгадывания ее выражения, больше заботило то, что Ляли в пределах видимости не наблюдалось. Он так ломился, что весь дом трясся, а его котенок почему-то не выскочила на шум. Спряталась? Испугалась? Или… Что-то случилось? Что-то с ней?
Сердце екнуло и замерло, ноги сами понесли мимо посторонившейся хозяйки квартиры в комнату, а там…
Ляля сидела на диване, выпрямившись и глядя на него своими огромными кошачьими глазами, с застывшим в них испугом.
Бледная, со следами слез на щеках, прикушенной губой… И рукой, закрывающей живот в извечном защитном жесте беременной женщины… Беременной…
Бродяга замер, разом забыв все злобные яростные слова, что готовы были вырваться из глотки. Словно по мозгам молнией шарахнуло, а сердце, и без того работавшее со сбоями, вовсе перестало биться. И это совсем не фигура речи была!
Бродяга сделал шаг вперед, второй, безмолвно спрашивая, веря и не веря, боясь и надеясь… Ляля подняла на него зеленый испуганно-напряженный и в то же время невероятно упрямый взгляд, сильнее сжала губы в ответ на немой вопрос… И кивнула едва заметно.
Бродяга в тот же момент рухнул к ее ногам, словно колени сделались мягкими, держать перестали! Он открыл рот, хотел что-то сказать, но из горла доносился только хрип.
Ляля тревожно глядела на него, все еще держась за живот, словно… Словно защищалась от него, Бродяги! Словно он, впервые за все время их знакомства был не защитой, стеной, за которой можно спрятаться, а чем-то опасным! Кем-то, от кого надо защищать себя и своего ребенка!
