Усадив Пат в кресло, медсестра на ломаной смеси языков долго спрашивала ее уж Бог весть о каких подробностях, заполняя бумаги, а затем привела в белый, залитый резким безжизненным светом кабинет.
У окна, скрестив на груди руки с тонкими длинными пальцами, стоял врач, показавшийся Пат идеальным воплощением самурая. Удлиненное, нежное, тонко очерченное лицо можно было бы назвать даже женственным, если бы на нем не светились холодным и острым металлическим блеском глаза. Перед ней стоял Восток, непроницаемый и равнодушный. И Пат стало вдруг непереносимо страшно и невозможно раздеться здесь, сейчас перед этим утонченным японцем и распахнуть перед ним недра своей плоти. Она неподвижно стояла у двери.
– Ложитесь, – на идеальном оксфордском английском произнес врач. – Это всего лишь осмотр.
Пат так и не двинулась с места.
Тогда японец посмотрел на нее в упор. В его глазах стоял тусклый отблеск заходящего солнца. И Пат начала раздеваться, даже не смея посмотреть, отвернулся ли он.
Через несколько минут он тем же бесстрастным голосом давал указания кукольной медсестре.
– Сделайте миссис Шерфорд экспресс-анализы, УЗИ и проведите в шестую палату. Скажите Норико, операция через полчаса в шестой.
В полном молчании с ней были проделаны все необходимые манипуляции, после чего в той же звенящей тишине Пат повели наверх. Не было видно ни одного больного, не слышно ни единого звука, и даже сам воздух казался разреженным, как высоко в горах. В глазах у Пат мутилось.
Но палата оказалась вполне европейской, небольшой, но удобной.
– Переоденьтесь, – медсестра протянула ей хрустящий пакет с чем-то белым. – Я приду за вами.
Пат присела на краешек кровати, и тут мучения нравственные, которые не давали ей ни секунды покоя в громадном «боинге», сменились чисто животным страхом. Постоянно взглядывая на часы, Пат с ужасом считала остающиеся минуты…
Операционная ослепила ее светом и блеском, и в полуобморочном состоянии ложась на кресло, Пат чувствовала, как ее бьет крупная неунимаемая дрожь. Врач, наклонившийся над ней в белой маске, из-под которой сверкали черные бездонные глаза, показался Пат ангелом смерти.
– Считайте: раз, два…
Последнее, что ощутила Пат, было прикосновение ледяных пальцев к ее напрягшемуся телу.
…Пат, хохоча и пуская по ветру распущенные волосы, летала с Мэтью по каким-то замысловатым русским горкам, то падая вниз, то взмывая вверх, и руки их переплетались, а волосы свивались в легкую летучую ленту, и черные глаза смотрели безнадежно и жарко…
Те же длинные пальцы настойчиво постучали по ее щеке.
– Миссис Шерфорд, как вы себя чувствуете? – Пат, чувствовавшая слабость, легкость и бездонную пустоту внутри себя, открыла глаза. – Все в порядке?
Она слегка опустила веки. О, если бы вход в ее тело не был сейчас таким зияющим, если бы Мэтью… И Пат снова впала в забытье, едва различая слова «нобулон», «кровопотеря», «большой срок».
Наутро Пат проснулась совершенно бодрой и собиралась уже вскочить с постели, но увидела стоявшего у окна во вчерашней позе врача.
– Все отлично, спасибо, – пробормотала Пат, съеживаясь под взором нездешних, каких-то космических глаз.
– Вы собираетесь ехать в Саппоро, если не ошибаюсь, брать интервью у Ямагути, миссис Фоулбарт?
Пат вздрогнула.
– Не пугайтесь. Здесь тоже смотрят Си-Эм-Ти. А вы заинтересовали меня своей… ну, скажем, непосредственностью. Если позволите, я хотел бы проводить вас.
– Но меня должен ждать здесь… – Пат даже не знала фамилии Хаваншиты.
– Я переговорил с мистером Метаном, и вечером привезу вас прямо на военный аэродром.
Меня зовут Наоэ. Кескэ Наоэ.
«Какое странное имя, – подумала Пат. – На-о-э. Как будто раковина открылась».
И она стала одеваться, а Наоэ, не шевелясь, смотрел на нее, и она почему-то не посмела попросить его отвернуться.
* * *
В аэропорту было многолюдно, и Пат с интересом рассматривала украшенный сосновыми ветками и мандаринами вестибюль, служащих в нарядных кимоно и всю тихую вежливую и совершенно ненавязчивую японскую толпу.
Устроившись в кресле, Наоэ предупредил:
– Лету полтора часа, – и, откинув спинку, прикрыл глаза тяжелыми веками. Пат вдруг отчетливо поняла, что абсолютно выпала из обычной жизни, что ее ведет неведомо куда самурайский взор таинственного доктора Наоэ и что этот день станет для нее одновременно и расплатой, и наградой. С холодным удивлением она чувствовала, что не сожалеет ни о потерянном ребенке, ни об обманутом Стиве и даже не задумывается о том, как через сутки с половиной объяснит все это не то что мужу, но самой себе. За иллюминатором уже синел в свете неяркого солнца Сангарский пролив, а за ним виднелись горные пики, напомнившие Пат сказочные обиталища духов. И сам Наоэ с запрокинутым снежно-белым лицом был похож на бесплотную тень.
Номер в отеле аэропорта Титосэ был уже заказан. До начала концерта оставалось не больше часа. Пат, беспокоясь, что надо еще успеть получить аккредитацию, торопилась привести себя в порядок. Наоэ, переодевшись в кимоно, бесстрастно уселся читать газеты, прихваченные из самолета. Выйдя из ванной в новом кашемировом костюме цвета спелой сливы, Пат собиралась уже попросить Наоэ проводить ее до концертного зала, как внезапно замерла на пороге. Наоэ, откинувшись на высокую спинку кресла, смотрел на нее в упор и улыбался одними глазами, а затем начал медленно приподниматься. С замирающим шорохом упали на пол газеты, кимоно распахнулось, обнажая словно вырезанное резцом старинного мастера тело, гладкое, ровно-смуглое, жаждущее.
– Подойди, – хрипло приказал Наоэ, и на его лице заблестели капельки пота. Какой-то мистический ужас объял Пат.
– Вы сошли с ума! Как вы смеете! – Но ее возмущение звучало слишком жалко, и она сама понимала это.
– Подойди!
– Нет!
В один прыжок, как рассерженный хищник, Наоэ преодолел разделяющее их пространство. Еще сохранившиеся остатки рассудка понуждали Пат вырываться, но тело ее не слушалось.
Тело знало, что преграды нет. Полные бешенства и желания глаза были упоительно близко, а губы сжались в тонкую полосу, узкую, как лезвие ножа. И только когда вся одежда легла ворохом у ног Пат, эти губы удовлетворенно раскрылись. Наоэ рассматривал ее в упор, и ей казалось, что он видит каждое сокровенное движение внутри нее, ее раскрывающееся лоно, ее истерзанную окровавленную матку… И тут она судорожно стиснула колени. – Нет!
– Я же хирург. – Он потянулся к ее бедру. – Все будет отлично.
Его плоть раз за разом расцветала у нее во рту, орошая его брызгами драгоценной влаги. И ее рот, а потом и все тело стали ненасытными.
